Лондон, любовь моя

— Ты чувствуешь, как пахнет земля? — просиял он. — Почти так же опьяняюще, как в Кью. Прости меня.

— За что? — удивилась она.

— Нет. Я говорил о том, что случилось раньше. — Он сопротивлялся ее мыслям, не был уверен, что сможет их вынести.

Тем временем она испытала волнение, которое считала присущим только Стране грез.

— Женщина. — Она отбросила повисшую завесу таинственности. — Ты ведь женат? Глория? — Она хотела вытащить его на свободу, но ей не хватало решимости.

— У Глории нет на меня времени. Я не обвиняю ее, — быстро ответил он, пытаясь одновременно и решать задачу, и отказываться от ее решения. — Но я был ей верен. — Он замолчал, задохнувшись. Теперь он был совсем рядом. Да будь у него даже восемь жен, они бы не имели на него того права, какое имею я. — Мы почти не видимся. Вряд ли можно сказать, что мы живем вместе. Это не для того, чтобы загладить вину, Мэри, мою или твою, это для того, чтобы сказать правду. — Я бы открыла правду свои настоящие мысли но тогда ты убежишь ты умрешь в нас обоих столько этой силы что может быть это как раз я убегу. — Несмотря на вояку, улепетывавшего в сумраке проулка, я не стал использовать это как предлог. Поскольку это была моя личная битва, я не имел ни малейшего желания задействовать чужие эмоции или обманывать в отместку. Один раз, впрочем, я немножко изменил ей, в Шотландии, но — за суп. Лично я могу позволить себе такие обманы. Моя профессия обязывает меня обманывать целый мир. Но было бы определенно глупо обманывать еще и друзей.

— Я не обманываюсь. И думаю, что никогда не смогла бы.

Она потянулась, чтобы поцеловать его в щеку, и почувствовала, что у нее земля уходит из-под ног от желания. Плотный воздух оранжереи, почти как вода, заполнил ее легкие и остался в них. Она затрепетала и уступила своему порыву. Он обнял ее, и туфелька упала с ее ступни, когда ее нога обвилась вокруг его ноги. Она попыталась удержать равновесие, чтобы не перевернуть горшок, не поднять тревогу, не причинить никому вреда проявлением своей страсти. Хотя за эти дни она уже привыкла к этому аромату, она все еще задыхалась от него. Вишневые, пурпурные, красные и белые цветы — все фуксии за его плечом — стали казаться более живыми. Он дрожал и держал ее. Она разрешила ему сначала поднять себя, а потом осторожно уложить, он подхватил ее ноги, прижал губы к губам, и вот она уже сплетена с этим пылким невзбалмошным Фальстафом, неумелыми пальцами помогает ему расстегнуть ширинку. Вряд ли он имел в этом деле меньше практики, чем она. Она никогда не предчувствовала такой встречи, никогда не мечтала о ней, никогда ее не боялась. Ее фантазии всегда были очень скромными, в них присутствовали и ее киногерои, крутившие романы во французских розовых беседках и бальных залах.

Вот, думала она, и розовая беседка, уж какая есть, но боже, как мне потом объяснить, почему платье запачкалось.

Ей показалось, что она услышала, как он хихикнул в ответ. Мое новое платье! Сестра Китти Додд ходила за ним всего четыре дня назад, не подозревая, что это наряд для соблазнения, свадебное платье, вечернее платье, специально созданное для того, чтобы под экзотическими цветами, под сочными растениями тропической оранжереи произошло вот это. Я знала что он не может устоять он любит джунгли он не может сопротивляться мне ох Джо упругие удары трусы как врезаются дай и мне шанс сдержитесь сэр сдержись же хоть на секунду! Остановись! Хорошо там им будет уютно только молю небеса чтоб никто не увидел белого флага а где же туфли ах! Ух! Это так долго не торопись Джо черт тебя подери ради Христа целые реки пота текут по нему с меня везде а не подцеплю ли тут какую-нибудь заразу в этой грязи тут только стручки ванили и чего тут только нет бедные растения страдают но не я нет я не страдаю Боже Всемогущий я не страдаю черт побери у него маленький изгиб не помню чтобы у Патрика был это для тебя моя дорогая этот первый раз для тебя а потом ты должен будешь уйти прочь так будет лучше вернись на небеса Пат для тебя все кончено это нужно живым О Боже Боже Боже Боже Всемогущий мне нравится это здорово этого хватит мне надолго но я должна выбраться в реальный мир где мы не будем волноваться что нас кто-то увидит о я знаю что он на мне не женится но ведь у меня есть дочь Джозеф Кисс Христа ради Джозеф Кисс ты весь горишь и я горю все зальет нашим потом все растения в нем потонут о те запахи те вкусы те ощущения это легко могло убить сейчас может быть меня убивает мы ты моя любимая Мэри Мэри нет плоти нежней твоей нет другого такого чудесного тепла это наверное сон кончается и я через минуту умру это чудо это настоящее чудо до свидания Патрик Глория прощай пусть это останется с нами увидимся в раю и довольно скоро если только это не рай уже Ой! Камень! дай мне подвинуться милый да там ох он двигается когда я двигаюсь он двигается со мной а я с ним и ничего подобного не было за все те месяцы венчанного счастья с бедным мертвым Патриком которому не повезло и он так и не успел превратиться в мужчину он умер мальчиком я потратила так много времени зря я не представляла что может мне дать мир за пределами сна она это все она это все чего я желал я держу тебя Джозеф ты мой ты все знаешь ты по моей просьбе создан

А потом наступает красное забытье и полыхают языки чего-то лучшего, чем пронизывавшие ее сны красные иглы, лучшего, чем жизнь или смерть или любое удовольствие, о существовании которого она могла только догадываться. Что это? Она дрожит, не выпуская его из объятий, она трепещет и стонет, понимая, что стонет, но и он стонет тоже, и она не может сказать, чей голос чей, и не знает, что дальше случится, и потом она отдается чему-то, чему она никогда прежде не сопротивлялась, потому что сопротивляться было нечему, и чему она бы никогда не сопротивлялась, потому что это более прекрасно, чем все на свете, это глубже, чем любовь, хотя, возможно, это основа любви, она теперь догадывается и понимает, что приводило в такое отчаяние всех женщин, о которых она читала в книжках. Значит, они не дуры. О, если бы она могла сказать им, как ей их жалко, но тут он доходит до какого-то предела и толкает ее так сильно, что она кричит, что ей больно, и он начинает затихать и потом останавливается и подается назад, и она видит, как источает серебро темно-багровая головка, золотисто-розовая кожа, все его шелковистое тело, мягкое как пух, сияющее как солнце, но ни на миг не угрожающее спалить Мэри Мэри Мэри. Мэри!

— Черт! — Мэри почти парализована, — Черт! Ты в порядке? Ну и ну! Погляди, что мы тут натворили! Ну и ну!

Он затрясся от смеха. Его волосы заплясали под тонкими лучами, пробивающимися откуда-то сверху в жаркую полутьму, где он и она родились вместе, родились на земле, предназначенной для орхидей и фуксий. Возможно, такое начало предвещает что-то очень хорошее.

— Давай передохнем и повторим. А, Мэри?

Но она покачала головой. Нельзя сводить все к обычному желанию, ибо это, она чувствовала, означало бы быструю смерть чувства. А смерть и без того уже была частью их жизни, ибо люди — это всего лишь люди. Но она сделает все, чтобы оттянуть этот момент на как можно более долгий срок. А кроме того, в голове у нее уже крутились планы ее вступления в мир — новой Мэри, той Мэри, которой не могло существовать раньше. До того как она заснула и которая могла бы так никогда и не состояться, если бы не Джозеф Кисс, которому, впрочем, она пока не чувствовала себя обязанной ничем, кроме удовольствия смотреть на него, и удовольствия, которое могло ей давать его большое и нежное тело.

— Мы не будем повторять это до завтрашнего дня. — О, она была сурова, эта маленькая девочка, устанавливающая правила! — Потому что мы здесь пленники, Джозеф, и все прекратится, как только нас заметят. И даже сейчас. Как мы объясним? Новое платье все в грязи. Рубашка и пиджак тоже. Волосы спутаны. И где же мы так «случайно» заляпались? Летом это не могло случиться нигде, в сухом-то саду. Нам нужно быстро под душ. Сейчас надо разойтись и как-нибудь попытаться от них ускользнуть. Мы встретимся снова, когда путь будет свободен.

С удовлетворенным видом Джозеф Кисс принялся отряхивать грязь с колен.

— Ты говоришь как мой дьявол.

— А может, это я. Может, это меня ты встречал, но не знал этого. Когда я видела сны, а ты фантазировал. Могли ведь мы уже встречаться? А если мы встретились именно так?

— Ох, Мэри. Ты так жаждешь симметрии? Это опасно, в наши дни. — Он подмигнул. — Но думаю, что ты — сила, которую можно бояться.

Это не произвело на нее впечатления.

— Вот почему, наверное, ты говорил с дьяволами, а я только с кинозвездами. Нам нужно принять душ,