Мы протряслись до границы, где располагалась контора управляющего. Туда же подкатила полицейская машина и остановилась возле нас. Из нее вышел мой друг – сержант Тау (что, по иронии, означает «лев»!). Управляющий сказал ему: «Это были львы Гарета», и Тау посмотрел на меня печальным взглядом – он так долго был моим сторонником, хранил, словно сокровища, мои книги и был очарован моими отношениями со львами.
Судьба львов была предрешена. Я чувствовал, будто мы с Джулией и Фьюрейя с детенышами находимся в вакууме – сколько бы мы ни кричали, нас все равно не услышат. Мы были лишены голоса. Я впервые в жизни не мог вымолвить слова от имени львов. Боже! Почему я не сказал, что все виденное – только свидетельство, но никак не доказательство!
В конторе я встретил директора Департамента охраны дикой природы, который с огорчением сказал мне: «Да, Гарет, сделать ничего нельзя. Сам понимаешь, что теперь будет». Он вышел и в сопровождении специалистов по выслеживанию зверей направился к туристическому лагерю. Их полуавтоматические ружья были наготове и только ждали команды: «Пли!»
Как ни душераздирающе это звучит, но в тот момент мне казалось, что единственное, что я мог сделать для своих львов, – это попросить умертвить их как можно безболезненнее. Я не раз убеждался, что сотрудники Департамента охраны дикой природы – никудышные стрелки. Я сказал об этом управляющему и попросил – пусть его люди заверят, что львы умрут без мучений, ужаса и агонии. Тот ответил, что его люди сделают все, как надо.
Когда мы уже собирались уходить, он вдруг вспомнил про Рафики и сказал, что ее следует застрелить или удалить из региона.
– Нет! – возразил я. – Она ни в чем не виновата. Ее не было с ними в прошлую ночь. У меня есть доказательства – она завалила канну как раз возле моего лагеря.
Не могу объяснить, почему он вспомнил о Рафики. По закону отстрелу подлежат только животные, виновные в гибели человека. Я чувствовал, что его заявление неуместно и несправедливо.
Борьба за свободу Рафики только начиналась.
Теперь мы с Джулией с трудом припоминаем, что еще произошло в тот день. Я смутно помню звонок заместителю директора Департамента охраны дикой природы г-ну Нчунга – тому самому, что благосклонно санкционировал перевозку моих львов из Кении в Ботсвану после гибели Джорджа. И вот теперь он вынужден санкционировать смерть одного из этих львов и еще двух детенышей, рожденных на земле, которая стала для их матерей второй родиной. В сущности, и сам он, и мы с Джулией, и все вокруг были жертвами. Мы действовали соответственно тому, как нам сказали! Все произошло слишком быстро. Если бы кто-нибудь – я, полицейский, замдиректора – сказал: «Подождите. Прежде чем губить львов, перепроверим факты, вынесем заключение о причине смерти, привлечем независимых специалистов к изучению следов и знаков», – все могло бы быть иначе. Но все мы, похоже, готовы были признать вину львов только на основании чьих-то слов. Застрелим их – и дело с концом, жизнь пойдет своим чередом.
Под вечер мы приехали к Брюсу Петти, директору заповедника Чартер. Хотя по некоторым вопросам у нас с ним были разногласия – в частности по проблеме управления дикими землями, – он всегда был объективен во всем, что касалось львов, поддерживал мой проект возвращения львов в родную стихию и признавал, что проект имел успех. Мои львы живали на территории его заповедника часто и подолгу, и Брюс сказал в тот роковой день, что у него нет никаких оснований для заявления, будто они потенциально опаснее для человека, чем любые другие львы Тули.
Когда мы приехали, новость уже дошла до Брюса по местной радиосети, и он был крайне озабочен услышанным. Я рассказал ему, что мы пережили, и он вместе с нами горевал о Фьюрейе и детенышах.
Когда управляющий со своими работниками отправлялся отстреливать львов, я сказал ему, что буду в лагере Брюса, и просил информировать меня по радио. Теперь мы с женой Брюса и ее подругой сидели в ожидании новостей. Наконец раздался сигнал по радио – управляющий вызывал меня. Я трясущимися руками взял микрофон и ответил ему. И в тот же миг услышал:
– Все кончено. Они мертвы. Убиты выстрелами в голову и шею.
Я снял наушники и разрыдался. Джулия обняла меня, а я все не мог остановиться. Сама же Джулия не позволяла себе плакать, понимая, что это мне не поможет. Она держала над собой контроль ради меня. Как она потом передала мне, Брюс был крайне взволнован. Два дня спустя мне сообщили, что после того, как выстрелы оборвали жизни моих львов, егеря всадили в их тела еще по целой обойме.
Дальше память подводит меня. Я не помню, что еще сказал в доме Брюса, не помню, о чем мы говорили с Джулией, когда сквозь моросящий дождь ехали назад к лагерю, где мне в первый раз не хотелось жить. Лагерь как бы перестал существовать – он стал тенью моих львов. В живых осталась только Рафики.
На следующее утро мы выехали к границе и пересекли ее, чтобы сделать ряд телефонных звонков из сарая, куда убирают вагончик канатной дороги. Этот же путь мы проделывали несколько дней подряд – нужно было стольких обзвонить и стольким ответить, и еще столько вещей предстояло сделать. В предшествующие месяцы я не обращал особого внимания на поддержку Джулии – теперь она нужна была мне как никогда.
Мы позвонили самым близким и сообщили о случившемся. В первое же утро после того страшного дня я позвонил Розанне Сейвори, попечительнице «Тули Лайон-Траст». Она была в отпуске в Англии и поначалу удивилась моему звонку. Когда же я рассказал ей, что произошло, она расплакалась.
Мы с Джулией почувствовали, что нам необходимо встретиться с представителями средств массовой информации. История львов была хорошо известна на юге Африки. Нам нечего было скрывать. В то же время мы боялись, что не сможем совладать со своими эмоциями, отвечая на поток вопросов, – примерно так же, как это было после гибели Батиана.
Я думал, управляющий немедленно подготовит пресс-релиз, но он этого не сделал. Я отправился к нему и предложил сделать это вместе. Он был не в восторге от такой идеи. Более того, принялся обвинять всех, кто дал разрешение на перевозку сюда львов, в частности Ассоциацию землевладельцев. Когда я позже сообщил ему, что мы с Джулией подготовили собственный пресс-релиз, он был взбешен и вскоре написал свой, где заклеймил мою работу, а в качестве причины инцидента назвал то, что мои львы были ручными, – более далекое от истины утверждение трудно себе представить.
Он заявил также, что его организация постоянно возражала против поселения львов на здешних землях (хотя никто из них прямо не говорил мне об этом) и не раз «подвергалась за это суровой критике в ряде инстанций». О каких таких «инстанциях» идет речь, для меня так и осталось загадкой. Уж конечно, это были не мы.
Далее он сообщил, что не было никакой нужды привозить «чужих» львов в Тули, так как исконная популяция якобы находилась в равновесии с окружающей природой. Факты убеждали в обратном. Когда я
