Караван господина Онфима быстро настигала ночь. Ее темные крылья поглотили даже зловещее покрывало Смертных Ливней. Над фургонами висела тяжелая тишина. Поход Онфима и Агаты в лес отнял несколько драгоценных часов, а тучи, казалось, явился пришпоривать сам Хозяин Ветров. Темная кромка на горизонте поднималась все выше и выше – куда быстрее, чем за день или два до этого.
Первым начал озираться Нодлик, затравленно косясь через плечо. Глядя на него, побледнела и Эвелин – она знала, каково это, уходить из-под самого Ливня, отдавая саму себя за убежище…
Помрачнел Кицум; и лишь Троша с Агатой оставались каменно-спокойны; юноша – потому что просто не понимал, в чем дело (господин Онфим сказал, что успеем – значит, успеем, и не о чем тут беспокоиться. А что старшие боятся – так кто он такой, чтобы этому удивляться?). Агате же после Друнга все сделалось безразлично.
Вернувшись в фургон, она что-то отвечала на похабные шуточки Эвелин и Нодлика, отвечала, сама не слыша собственных слов. По правде говоря, она удивлялась, как еще не свалилась под копыта или колеса – девушка-Дану ничего не видела, ничего, кроме огненного росчерка в окутавшей ее черноте – Immelstorunn. Immeistomnn – в лапах Онфима. Не содержателя бродячего цирка, нет – в лапах коварного, хитрого и очень, очень, очень опасного типа, не то прихлебателя Красного Арка, не то его раба.
Сто лет Царь-Дерево выращивало Immelstorunn. Сто лет оно готовилось передать чудо-вещь в руки Дану. И передало – клейменой рабыне, лишенной свободы воли, не имеющей сил даже умереть после всего случившегося. Ливни? Отлично, пусть будут Ливни. После них от людей, коней да и от самих фургонов только и останутся, что голые скелеты. Недаром все крыши Северного Края, вдоль всего Пути Ливней, крыты не соломой, не тесом, не дранкой и не черепицей, а камнем. И – удивительное дело! – Смертные Ливни не трогают деревья в лесах. От не успевшего скрыться зверья остаются одни косточки, деревянные постройки первый же Ливень обратил в ничто, а обычные сосны, клены да дубы как стояли, так и стоят. Не говоря уж о Lhadarin Naastonn. Их ведь не смогла осилить даже людская магия…
…Этим вечером они не остановились. С заднего фургона доносились истошные вопли Еремея – заклинатель змей подгонял лошадей и кнутом, и самыми черными ругательствами. Время от времени к нему присоединялись то братцы-акробатцы, то Смерть-Дева, однако помогала вся эта суета плохо – измученные, исхлестанные кони упрямо отказывались ускорить шаг.
– Плохо дело, кошка, – Кицум готовился сменить на козлах Трошу и жестом позвал Агату с собой. – Плохо дело, остроухая. Тучи словно с цепи сорвались. Сколько я хаживал по этому Тракту, а такого не видел. Эдак они нас достанут дня через три… Не успеем до Хвалина добраться.
Чужаку, даже бродячему артисту, не найти укрывища перед Смертными Ливнями вне стен города. В деревнях далеко не у всех дома под камнем; куда больше бедняков строят просто временные лачуги, а когда наступает осень, не мудрствуя лукаво, перебираются за определенную мзду к богатому соседу. Все места сосчитаны и утверждены, и хоть ты криком кричи на пороге – засов для тебя не отопрут.
Господин Онфим это, по всей видимости, прекрасно знал. И потому гнал изо всех сил. Наверное, даже магия Арка (неважно уже, своя или заемная) не могла помочь ему сейчас.
…Покорно послушавшись Кицума, девушка-Дану вынырнула следом за ним из-под фургонного полога. Лес с обеих сторон сжал узкий здесь Тракт; мусорные деревья по-прежнему бормотали неразборчивые проклятия вслед бывшей своей повелительнице. Dad'rrount'got кончился, потянулась обычная хумансова чаща; где-то невдалеке от обочины тоскливо завывал голодный оборотень – наверное, опять сбежал из зверинцев Арка; впереди над дорогой заплясали быстрые черные тени авларов, летучих мышей-кровососов. Ими, доводилось слышать Агате, занимались в Кутуле…
Канун Смертных Ливней – время, когда Нечисть вновь и вновь тщится отыскать дорожку к человеческому жилью. Из глубоких логовищ, из тайных укрывищ на свет выползают остатки тех, кто когда- то владел всей этой землей – давным-давно, еще до гномов и эльфов, раньше, чем даже Дану. Вылезают те, кого, если верить Орденам, доблестные маги Радуги в основном истребили еще столетие назад. Вислюги, ногохвосты, голоухи. Прачки-кроволюбки, кошмарники, горлорезы. Недобитые, вконец одичавшие орки, тролли, кобольды – раньше эти брезговали человечиной, а теперь уже полностью уподобились тем же вислюгам или кроволюбкам.
Вислюги, голоухи, горлорезы – все они разумны и умеют говорить. Это твари из плоти и крови, правда, со своей магией. Но есть и другие – бродячие мертвецы, поднятые из могил неведомыми колдунами да так и оставшиеся бродить по миру на погибель всему живому; инкубы и суккубы, разнообразные обликом, но одинаково опасные, если встретишь их после захода солнца; бешеные сильваны; беспощадные, молчаливые убраки – охотники за головами; кривоногий, низкорослый Лесной Народ – духи не праведно убитых старых деревьев, облекшие себя в плоть и давшие клятву вечного мщения; и еще много, много иных. В обычное время магия Радуги держала их в отдалении от главных дорог, городов и крупных поселков, и лишь перед Смертными Ливнями – и во время оных, – когда волшебство семи Орденов слабело, все они могли выйти на большую охоту – заполнить брюхо и сделать запасы на долгую, долгую, долгую зиму.
По осени караваны обычно ходили не только с охраной, но и с одним-двумя стражевыми волшебниками. Господин же Онфим по знаменитой своей, всем известной скупости, нанимать в Остраге никого не стал, буркнув, что, мол, и так пронесет, а всякие прочие богатеи-умники, конечно же, могут уплатить волшебнику из собственного кармана, чему он, господин Онфим-первый, препятствовать никак не станет. Это разом заткнуло недовольным глотки.
Правда, справедливости ради следует заметить, что не дремали и Ордена Радуги. Оборотень мог и сбежать из зверинца, а мог с тем же успехом быть выпущен специально. Летучие же вампиры Кутула были явно посланы на Тракт охотиться. И все было бы ничего – но у господина Онфима не имелось с собой заклятья-пропуска, отпугивающего чудовищ Радуги. Для того же оборотня, тех же авларов два ярко размалеванных цирковых фургона оставались законной добычей, ничем не отличающейся от того же вислюга или убрака.
Кицум витиевато выругался и машинально пошарил за широким голенищем, где, как все знали, он хранил плоскую фляжечку отборного гномояда – на самый крайний случай.
– Плохо дело, данка. Оборотня я не боюсь, но вот эти мышки… Чую, потеряем коней, – невозмутимо закончил он, хотя всем известно: потеряешь коня на Тракте перед Ливнями – можешь сразу копать могилу.
– Что же ты молчишь… Aecktan?
Она не ответила.
– Aecktan? – уже настойчивее повторил Кицум.
Агата тупо смотрела перед собой.
Aecktan. Белочка-огневка на языке Дану. Так звала Агату мать, смешным домашним прозвищем, потому что девочка обожала отращивать волосы до немыслимой длины, помогая себе несложным детским колдовством, заплетая их в нечто схожее с пышным беличьим хвостом.
Глаза девушки вспыхнули. Несложное слово на родном языке внезапно прорвало непроглядную завесу горя, сорвало пелену с глаз. Откуда, откуда, ОТКУДА мог знать его горький пьяница Кицум? Или это просто совпадение? Единственное ласковое слово на ее родном наречии, известное старому клоуну?
