странно, наглухо заложен грубым бутовым камнем. Кладка выглядела совсем свежей, точно мастеровые только что закончили работу. В дыму едва можно было продохнуть, да и то, если пригнуться к самому полу.
Привязанный к деревянной, увитой словно бы в насмешку миртом, решетке человек корчился в жестоком кашле. Решетку подняли высоко, чуть ли не к самому потолку, в самый густой дым. Шестеро в серых плащах с низко надвинутыми капюшонами стояли по обе стороны решетки; стояли, молча наблюдая за мучениями несчастного. Они не задавали никаких вопросов; лишь время от времени кто-то из них молча подавал знак слугам, что трудились возле жаровен, и отмечал пером на вощеной дощечке, что полетело в пламя на сей раз.
– Почему.., ах-х-х-х… – отплевывался и харкал человек, стальные браслеты на запястьях и лодыжках глубоко впивались в плоть, – почему вы ничего не спрашиваете? Ах-х-х-х… Почему?
В некотором отдалении от пытаемого на низенькой складной скамеечке сидел немолодой уже человек, почти старик, невеликого росточка, в заляпанном осенней грязью, латаном-перелатаном коричнево-серо-черно-буром плаще. Служка держал на серебряном подносе простую глиняную кружку с пенящимся пивом.
Со светлым мельинским пивом собственной Тощего Хэма пивоварни.
– Докладають, особливо от смеси кореандра с можжевельником корчит вражину, значить, – осклабившись, сообщил второй служка, что стоял на коленях одесную старца.
Тот кивнул, опрятно отхлебнув из кружки.
– Пусть еще весеннюю хвою попробуют. Говорят, еще лучше действует.
– Ин момент! – выпалил служка справа. Напрягся, приложил большие пальцы к вискам и что-то быстро пробормотал.
– Почему.., вы.., не.., спрашиваете?.. – донесся отчаянный хрии с решетки. – А! О! Х-х-р-р-р… За меня дадут.., ах-х-х-х.., дадут выкуп! Уберите.., дым!..
– Не ндравится, значить, вражине дымок-то наш, – еще шире ухмыльнулся слуга-бормотун, выставляя на обозрение гнилые пеньки зубов.
– Не нравится, – эхом отозвался старик. – Ну, что, бросили хвою?
– Бросили-с, – тотчас доложился слухач.
– А-ах!! Оставьте! Оставьте-е-е! – завыл пытаемый.
– Проследить, чтоб до полного обалдения дошел, – распорядился старик.
– Мрха-а-а.., чего., чего нужно?
– Еще не дошел. – меланхолично заключил старик. – Фихте! Передай, чтобы, значить, еще хвои добавили. И каркуна мокрого. Пусть поторопятся – мне он поплывшим нужен, этот хмурик.
– Почему.., не спрашиваете?!. – в последний раз отчаянно выхрипел пленник, и голова его наконец запрокинулась. Некоторое время выждав, старик распорядился:
– Пусть его Ланцетник посмотрит. А то знаю я этих чародейников. Им притвориться, что тебе на стенку пописать.
Ланцетник оказался худющим и неимоверно длинным субъектом с редкой седой бороденкой, облаченный почему-то в новенькую кирасу, всю исчерченную руническими надписями. Хрящеватые пальцы с желтыми ногтями осторожно отогнули веко впавшего в беспамятство пленника. Ланцетник что-то забормотал, выудил из сумки нечто вроде мышиной лапки и принялся водить ей по глазному яблоку схваченного. Тот не шевелился.
– Всо в пора-адке, экселенц, – скрипуче доложил он.
– Отвязывайте, – старик махнул рукой.
– Куда прикажете, ваше патриаршество? – осторожно осведомился служка Фихте.
– Как это – «куда»? В пыточную, конечно! Теперь он у меня все скажет… Ланцетник! Приготовься, твой выход…
– Ваше патриаршество…
– Что, Фихте, уже штаны мокрые? – усмехнулся старик. – Семицветья испугался? Притихни, шкат, мы сейчас всю их камарилью можем за яйца взять. И серпом замахнуться. Понял?
– Никак нет!
– Ну и правильно. Потому что здесь только я все понимать и должен, – и, довольный собственной шуткой, Патриарх Хеон расхохотался.
Агата осталась одна. В роскошно разубранном покое на самой верхотуре. В круглой просторной комнате с высокими стрельчатыми окнами, украшенными цветными витражами. Темы витражей были самые что ни на есть мирные – алые цветы в зеленой траве; однако, приглядевшись, Агата невольно содрогнулась – венчики были пастями, лепестки – челюстями; меж их чудовищными краями Дану увидела безжалостно перемалываемые человеческие фигурки. Тонкие издалека струйки крови, выложенные мельчайшей рубиновой крошкой, изображали, наверное, целые водопады, струящиеся вниз.
Пол был покрыт роскошным, пушистым ковром – ни пылинки, ни соринки. На алом фоне вились желтые драконы, гонялись друг за другом, вонзая клыки в плоть врага; в самой середине пламенел знакомый уже герб Ордена Арк, вышитый нитями из авальонна.
Левая половина комнаты, обращенная окнами на юг, казалась жилой. Неубранная широкая кровать под вычурным балдахином – кисти золотого шитья свисают до самого пола, резные столбы-балясины покрыты карикатурными василисками. На кровати – целый ворох подушек и два скомканных одеяла. По сторонам от кровати имелись: письменный стол, на котором можно было танцевать, пара потемневших от времени жестких деревянных кресел, с изрядно протертой обивкой (наверное, они были дороги владельцу как память). Между окнами – книжные полки; как ни странно, книг оказалось не так много. На письменном столе лежала открытая рукопись – разворот заполнен до половины быстрым, академически четким почерком. Судя по всему, здешний хозяин предпочитал писать собственноручно, не доверяя помощникам- заклятьям.
Другая половина покоя являла собой лабораторию. И Агата немало удивилась, заметив на громадном лабораторном столе, крытом полированной мраморной плитой, целые груды давным-давно вышедших из употребления у серьезных магов сушеных лап и крыльев летучих мышей, крысиных хвостов, бесформенных веточек, сохраняющих, несмотря ни на что, аромат только что срезанных, каких-то кристаллов, бутылей с непонятными эликсирами – все это по соседству с муфельной печкой, жаровнями, спиртовками, горелками, колбами, змеевиками, стеклянными холодильниками, весами и всем прочим. Полки над столом были уставлены банками с белыми, коричневыми, желтыми, алыми и даже черными порошками. Иные банки были и вовсе непрозрачны. Над самим столом разинула огромную пасть кованная из жести воронка. Труба уходила куда-то в потолок – не иначе, как на крышу. Шкафы на лабораторной половине заполняла чистая посуда, еще какие-то коробки и банки – словом, это походило на обиталище преуспевающего алхимика, но никак не могущественнейшего волшебника, коему все эти лягушачьи ребра и рыбьи хвосты давным-давно полагалось выбросить на помойку, ибо все колдовство такого уровня давно уже творится одной лишь мыслью.
Агата не успела даже как следует оглядеться, как рядом с ней возникла фигура Верховного мага. Левое ухо его распухло и явно носило следы зубов. Человеческих.
– Вот и покончили с экзекуцией, – отчего-то отряхиваясь, сообщил волшебник. – Эдакий неслух! Хотя ты должна быть ей благодарна, Сеамни. – Имя Дану он произнес с человеческими интонациями. – Не спохватись Сильвия, вы все достались бы Ливню. Талантливая девочка, слов нет. Со временем знатный маг будет. Не хуже прославленной Сежес.
Имя Сежес Агате, само собой, ничего не говорило.
– Ты, данка, вон там постой, – маг указал ей на середину комнаты. – Да-да, там. На герб встань. Не припекает? – Он хитровато прищурился, блеклые глаза спрятались за наплывами морщинистых век.
Агата молча повиновалась. И – почудилось, что ли? – но она и в самом деле ощутила тепло, идущее от вытканного на ковре герба.
– Спрашивать я тебя ни о чем не буду, и так все знаю, – маг смешно оттопырил нижнюю губу. – Ваш Деревянный Меч, не скрою, теперь у нас. Все прочее становится неважным. Сильвия еще глупенькая, она многого не понимает… Но ты-то – должна ведь понимать, а?
