Карвель был человек ученый, сведущий, любознательный, порядочный, рассудительный, здравомыслящий, добросердечный, отзывчивый, щедрый, был он философ, притом же еще и весельчак, собутыльник и балагур, какого другого на всем свете не сыщешь, с круглым животиком и трясущейся головой, впрочем наружности отнюдь не отталкивающей. На старости лет он женился на дочери судьи Конкордата, молодой, красивой щеголихе, любезной, учтивой, но только уж чересчур благосклонной к соседям своим и слугам. По сему обстоятельству в самом непродолжительном времени он стал ревнив, как тигр, и заподозрил, что жена его полеживает еще кое под кем. Дабы с этим покончить, он рассказывал ей одну за другой поучительные истории, в коих шла речь о бедствиях, сопряженных с изменой, постоянно читал сказания о женщинах добродетельных, проповедовал целомудрие, составил для нее книгу, в коей прославлялась супружеская верность, а над беспутными женами чинился суд неумолимый и беспощадный, и, наконец, подарил ей дивное ожерелье из восточных сапфиров. Со всем тем она позволяла себе с соседями такие вольности и так радушно их принимала, что он час от часу становился ревнивее.
Как-то раз ночью, когда он лежал со своей супругой и страдал, ему пригрезилось, будто он беседует с чертом и жалуется на горькую свою судьбину. Черт утешал его, потом надел ему на указательный палец кольцо и сказал:
-- Дарю тебе это кольцо. Пока оно будет у тебя на пальце, жена без ведома твоего и согласия не сможет совокупиться с кем-либо другим.
-- Весьма признателен, господин черт, -- сказал Ганс Карвель. -- Я скорей отрекусь от Магомета, но уж кольца с пальца ни за что не сниму.
Черт исчез. Ганс Карвель, обрадованный, проснулся и обнаружил, что палец его находится в непоказанном месте у его жены.
Я забыл сказать, что жена, почувствовав это, повернулась к мужу задом, как бы говоря: 'Ну, ну, это еще что такое?' А Гансу Карвелю при этом показалось, что кольцо у него отнимают.
Так вот, разве это не действительное средство? Следуй сему примеру и будь уверен, что кольцо твоей жены всегда будет у тебя на пальце.
Тут окончилась их беседа и окончилось их странствие.
ГЛАВА XXIX
О том, как Пантагрюэль, дабы вывести Пачурга из затруднения,
позвал на совет богослова, лекаря. законоведа и философа
Явившись во дворец, они доложили Пантагрюэлю о том, как они путешествовали, и показали ему стихотворение Котанмордана. Прочитав его и перечитав, Пантагрюэль молвил:
-- Этот ответ мне нравится больше всех остальных. Смысл его таков, что всякому вступающему в брак надлежит быть судьею собственных своих намерений и советоваться только с самим собой. Я всегда был того же мнения и высказал вам его с самого начала, едва лишь вы со мной об этом заговорили, однако ж, как мне тогда показалось, в глубине души вы надо мной посмеялись, самоуверенность же ваша и самонадеянность содеяла вам много бед. Как бы то ни было, мы поступим иначе.
Вот как обстоит дело. Все, что мы собою представляем и что мы имеем, состоит из трех вещей: из души, тела и нашего достояния. Соответственно и надзор за всем этим поручен в настоящее время трем сортам людей: богословы пекутся о душе нашей, лекари -- о теле, юристы -- о достоянии. Поэтому я предлагаю позвать к нам в воскресенье на обед богослова, лекаря и юриста. Вместе мы и обсудим ваше затруднительное положение.
-- Клянусь святым Пико, -- объявил Панург, -- ничего путного из этого не получится, можно сказать заранее. Подумайте, как в этом мире все устроено шиворот-навыворот: охрану наших душ мы доверяем богословам, а между тем большинство из них еретики, охрану тел -- медикам, а между тем сами они ненавидят медикаменты и ни к каким медицинским средствам не прибегают, охрану же достояния нашего - адвокатам, а ведь между собой адвокаты никогда тяжб не заводят.
-- Вы рассуждаете, как настоящий придворный, -- заметил Пантагрюэль. -- Однако первый ваш пункт я отвожу, ибо основное, вернее сказать -- единственное и всеобъемлющее занятие добрых богословов заключается именно в том, что они словами, делами и писаниями своими искореняют чужие заблуждения и ереси (а чтобы самим впасть в ересь -- им просто не до того) и глубоко внедряют в сердца человеческие истинную и живую католическую веру
Второй ваш пункт я одобряю: хорошие лекари, когда дело касается собственного здоровья, придают огромное значение мерам профилактическим и предупредительным, в терапии же и в медикаментах они благодаря этому необходимости не испытывают.
В третьем пункте мы с вами сходимся; хорошие адвокаты так поглощены защитой и обоснованием чужих прав, что у них не остается времени и досуга, дабы позаботиться о своих собственных правах. И все же в будущее воскресенье мы позовем от богословов отца Гиппофадея, от лекарей -- магистра Рондибилиса, от юристов же -- нашего друга Бридуа.
Кроме того, я полагаю, что нам надлежит придерживаться пифагорейской тетрады, а потому в качестве четвертого собеседника я предлагаю позвать нашего верноподданного, философа Труйогана, ибо такой выдающийся философ, как Труйоган, способен разрешить любые спорные вопросы. Карпалим! Пригласите их всех в следующее воскресенье обедать.
-- По моему мнению, вы выбрали самых подходящих людей во всей нашей стране, -- заметил Эпистемон. -- Дело не только в том, что каждый из них является знатоком в своей области, -это никакому сомнению не подлежит, -- но еще и в том, что Рондибилис теперь женат, а прежде не был, Гиппофадей никогда не был женат, ни прежде, ни теперь, Бридуа когда-то был женат, а теперь нет, а Труйоган всегда был женат: и прежде и теперь. От одной обязанности я Карпалима освобождаю: если вы ничего не имеете против, я сам берусь пригласить Бридуа, -- это мой старый знакомый, и я как раз собирался с ним поговорить о том, как успевает и продвигается его степенный и ученый сын, который слушает в Тулузе лекции ученейшего и достопочтенного Буасоне.
-- Поступайте по вашему благоусмотрению, -- заключил Паитагрюэль, -- и кстати подумайте, не могу ли я быть чем-нибудь полезным его сыну и достойнейшему господину Буасоне, которого я люблю и уважаю как одного из крупнейших в своей области ученых. Я с радостью сделаю для них все, что могу.
ГЛАВА XXX
О том, как богослов Гиппофадей дает Панургу советы
касательно вступления в брак
Обед в следующее воскресенье был еще не готов, а гости уже явились, все, кроме фонбетонского судьи Бридуа Когда подали вторую перемену кушаний, Панург, отвесив почтительный поклон, заговорил:
-- Господа! Речь идет только об одном: стоит мне жениться или нет. Если вы не рассеете моих сомнений, то я сочту их такими же неразрешимыми, как Аллиаковы Insolubilia /'Неразрешимые проблемы' (лат.)/, ибо вы, каждый в своей области, люди избранные, отобранные и сквозь решето пропущенные.
В ответ на вопрос Панурга и на поклоны всех присутствующих отец Гиппофадей с необычайной скромностью заметил:
-- Друг мой! Вы спрашиваете совета у нас, однако ж прежде надобно посоветоваться с самим собою. Сколь сильно беспокоит вас плотская похоть?
-- Прошу прощения, отец мой, -- отвечал Панург, -чрезвычайно сильно.
-- Дело житейское, друг мой, -- молвил Гиппофадей. -Однако, видя затруднительность вашего положения, Господь, уж верно, посылает вам дар и благодать воздержания?
-- По чести, нет, -- отвечал Панург.
-- В таком случае женитесь, друг мой, -- заключил Гиппофадей, -- лучше жениться, нежели гореть в огне любострастия.
-- Ах, как вы умно рассудили, -- воскликнул Панург, -- и при этом нимало не циркумбиливагинируя вокруг горшка! Чувствительно вам благодарен, ваше высокопреподобие. Теперь уж я твердо решил жениться, в самом скором времени. Приходите ко мне на свадьбу. Ах, шут возьми, ну и погуляем же мы с вами! Вы получите свадебную ленту, как полагается гостю, и, ей-же-ей, мы отведаем гуська, которого жена нам не зажарит. И вот еще о чем я вас попрошу: сделайте мне такое великое одолжение и окажите мне такую великую честь -- откройте бал и пройдитесь в первой паре с какой-нибудь из девиц. Остается еще одна маленькая загвоздочка, совсем маленькая, малюсенькая: буду ли я рогат?
-- Если Бог захочет, отнюдь нет, друг мой, -- отвечал Гиппофадей.
-- Силы небесные! -- возопил Панург. -- Куда вы меня отсылаете, добрые люди? К условным предложениям, которые порождают в диалектике всякого рода противоречия и бессмыслицу. Если бы мой
