страшный миг, когда наши боги бились с этим демоном. Предположительно, в тот момент, когда наши боги одержали победу».
«Я так не думаю», – возразила я.
«Ты хочешь сказать, – спросила царица, – что, напоив других людей нашей кровью, мы заразим и их? – Теперь она восстанавливала в памяти каждую деталь катастрофы: ее муж умирает, сердце его перестает биться, кровь капает ему в рот...
«Ну нет, в моем теле на это крови не хватит! – заявила царица. – Я – это всего лишь я! Потом она вспомнила о жажде и обо всех телах, которые не смогли ее утолить».
И мы осознали очевидное: перед тем как отдать царю кровь, она высосала ее из его тела – вот так все и получилось плюс тот факт, что царь находился на краю смерти, в самом благоприятном положении, так как его собственный дух высвободился из тела и был готов попасть в сеть невидимых щупалец Амеля.
Конечно, оба они прочли наши мысли.
«Я вашим словам не верю, – сказал царь. – Боги этого не допустят. Бремя оно или благословение, но это волшебство предназначалось для нас».
Наступила пауза. Потом он заговорил снова, самым искренним тоном:
«Как вы не понимаете, ведьмы? Это судьба. Нам было предначертано вторгнуться в ваши земли, привести сюда вас и вашего демона, чтобы это приключилось с нами. Да, мы страдаем, но теперь мы – боги, это священный огонь, и мы должны быть благодарны за то, что с нами случилось».
Я пыталась заставить Мекаре молчать. Я крепко сжала ее руку. Но они уже знали, что она скажет. Однако уверенность ее заявления покоробила их.
«Скорее всего, – сказала она, – он смог бы проникнуть в кого угодно, если бы сложились те же обстоятельства, если бы мужчина или женщина находились на грани смерти, чтобы он мог получить над ним власть».
Они молча смотрели на нас. Царь покачал головой. Царица с отвращением отвела взгляд. Но потом царь прошептал:
«Если это правда, то люди могут попытаться похитить его у нас!»
«О да, – прошептала Мекаре, – если при этом они получат бессмертие. Вероятнее всего, они попытались бы. Ибо кто не захочет жить вечно?»
Лицо царя преобразилось. Он принялся шагать по покоям взад и вперед. Он посмотрел на жену, уставившуюся в пустоту взглядом человека, близкого к безумию, и очень тихо, но отчетливо произнес:
«Тогда мы знаем, что делать. Мы не можем породить расу таких монстров. Мы знаем!»
Но царица с криком прижала руки к ушам. Она принялась всхлипывать и наконец забилась словно в агонии.
Мы с Мекаре отступили к стене и покрепче прижались друг к другу. Мекаре задрожала, расплакалась, я почувствовала, что у меня к глазам подступают слезы.
«Это сделали вы!» – ревела царица, и никогда еще я не слышала, чтобы человеческий голос звучал столь оглушительно.
И когда она, обезумев, начала крушить все, что попадалось под руку, мы увидели в ней мощь Амеля, ибо она делала то, что человеку не под силу. Она швыряла в потолок зеркала, под ее кулаками позолоченная мебель разлеталась в щепки.
«Чтобы вы навеки отправились в подземное царство к демонам и чудовищам, – проклинала она нас, – за то, что вы сотворили с нами. Мерзавки! Ведьмы! Вы и ваши демоны! Говорите, вы не насылали его на нас? Насылали – в своих сердцах! Вы наслали этого демона! Как я сейчас читаю в ваших сердцах, так и он прочел в них одну только злобу!»
Но царь схватил ее в объятия, успокаивал, целовал и прижимал к груди.
Наконец, она вырвалась из его рук и уставилась на нас налитыми кровью глазами.
«Лжете! – крикнула она. – Лжете, как лгали ваши демоны! Вы думаете, это могло бы произойти, если бы так не было предначертано свыше? – Она повернулась к царю. – О, неужели ты не видишь, как глупо было слушать простых смертных, которые не обладают нашей силой? Ах, мы еще молодые божества, нам предстоит бороться, чтобы узнать замысел Небес. Наша участь предрешена: она читается в дарованных нам талантах».
Мы не реагировали на ее слова. Несколько драгоценных секунд я верила, что милосерднее для нее было бы поверить в подобную чушь. Ибо я могла поверить лишь в то, что злой дух Амель, глупый, недалекий, слабоумный дух, случайно попал в ловушку этого злосчастного слияния и за это, вероятно, поплатится весь мир. Мне вспомнилось предостережение матери. Все наши страдания. И потом мной завладели такие мысли – мечты об уничтожении царя и царицы, – что пришлось закрыть голову руками, встряхнуться и попытаться очистить мысли, чтобы на меня не обрушился их гнев.
Но царица не обращала на нас никакого внимания, разве что велела охране немедленно поместить нас в тюрьму – завтра ночью она при всем дворе вынесет нам приговор.
Неожиданно нас схватили, а она сквозь зубы отдавала приказы, сопровождая их мрачными взглядами; солдаты грубо потащили нас в неосвещенную камеру, как заурядных пленниц.
Мекаре обхватила меня и прошептала, что мы должны верить: до захода солнца ничто не причинит нам вреда, мы должны петь старинные песни и ходить по камере, чтобы нам даже в голову не приходили мысли, способные задеть царя и царицу. Она была смертельно напугана.
Никогда еще я не видела, чтобы Мекаре было так страшно. Мекаре всегда неистовствовала в гневе, я же отступала, представляя себе самое страшное.
Но с наступлением рассвета, когда она уверилась, что демонические царь и царица удалились в свое тайное убежище, она разразилась слезами.
«Это я виновата, Маарет, – сказала она мне. – Это сделала я. Я послала духа. Я старалась не делать этого, но Амель прочел это в моем сердце. Все было именно так, как говорила царица».
Ее самобичеванию не было конца. Это она разговаривала с Амелем, она вселила в него силы, расхваливала, поддерживала его интерес, потом она пожелала, чтобы он покарал египтян, и он узнал об этом.
Я старалась утешить ее. Я объясняла, что мы не можем контролировать свои сердца, что Амель уже один раз спас наши жизни, что никто не в состоянии предугадать, как все обернется, где можно наступить на грабли, а теперь мы должны отринуть чувство вины и смотреть в будущее. Как нам отсюда выбраться? Наши добрые духи напугать их не смогут, а потому мы должны думать сами, должны разработать план, должны что-то делать.
Наконец произошло то, на что я втайне надеялась: появился Хайман. Но он еще больше похудел и осунулся.
«Боюсь, что вы обречены, мои рыжеволосые сестры, – сказал он. – Царь и царица пришли в недоумение из-за ваших слов, перед наступлением утра они отправились молиться в храм Озириса. Разве вы не могли подарить им надежду на то, что все придет в норму, – надежду на окончание этого кошмара?»
«Хайман, осталась только одна надежда, – прошептала Мекаре. – Да будут духи мне свидетелями, я не говорю, что ты должен это сделать. Я просто отвечаю на твой вопрос. Если хочешь покончить с этим, покончи с царем и царицей. Отыщи их укрытие и дай солнцу взойти над ними, солнцу, которого не вынесут их новые тела».
Но он отвернулся, придя в ужас от перспективы такого предательства, а потом со вздохом сказал:
«Ах, дорогие мои ведьмы, чего я только не насмотрелся. И все-таки я не смею».
В последующие часы мы прошли через ужасные муки, ибо, без сомнения, нас ждал смертный приговор. Но мы больше не сожалели ни о своих словах, ни о своих поступках. Лежа в темноте, обнимая друг друга, мы пели старые песни нашего детства, песни нашей матери, я думала о своей дочери и пыталась сделать так, чтобы дух мой поднялся над камерой и отправился к ней, но без зелья у меня ничего не вышло. Я так и не освоила эту способность.
Солнце село. Вскоре мы услышали, как толпа поет гимны в честь прибытия царя и царицы. За нами пришли солдаты. Как и в прошлый раз, нас вывели на большой открытый двор. Здесь Хайман причинил нам боль, здесь нас обесчестили, а теперь мы со связанными руками предстали перед теми же зрителями.
