ДЖЕСС
Как здесь тихо. Она лежала на прочной и мягкой кровати, и ее тело больше походило на тряпичную куклу. Она могла поднять руку, но рука тут же падала вновь, и она по-прежнему ничего не видела – только что-то туманное, призрачное, но и это вполне могло быть иллюзией.
Взять, например, лампы – древние глиняные лампы в форме рыб, наполненные каким-то душистым маслом. В комнате пахло, как в похоронном бюро.
Джесс вновь охватил страх: она умерла и теперь, запертая в плоть, полностью оторвана от мира. Что это за звук? Ножницы! Ей подстригали волосы, но ощущение отдавалось во всем теле.
Кто-то резким движением вырвал одинокий волосок на ее лице – один из тех противных волосков, что вечно растут там, где не нужно, и так раздражают женщин. Потом кто-то тщательно привел в порядок ногти на ее руках. Неужели ее собираются положить в гроб? А зачем бы еще стали так заботился о ней?
Но боль вдруг вернулась – по спине словно ток пробежал, – и она закричала. И поняла, что находится в той же комнате, где несколько часов назад лежала в той же постели с поскрипывающими цепями.
Она услышала чей-то вздох. Она напрягла зрение, но увидела только лампы. И тусклую фигуру у окна. На нее смотрела Мириам.
– Где? – спросил он. Он был поражен и старался рассмотреть видение. Разве прежде такого не случалось?
– Почему я не могу открыть глаза? – спросила она. Он может смотреть сколько угодно, но никогда не увидит Мириам.
– Твои глаза открыты, – ответил он. Какой чувственный и ласковый голос! – Я могу дать тебе либо все, либо ничего. Мы не целители. Мы убийцы. Пришло время тебе решить, чего же ты хочешь. Помочь мне не может никто.
«Я не знаю, чего хочу. Знаю только, что не хочу умереть! Не хочу, чтобы прервалась моя жизнь».
«Какие же мы трусы, – подумала она, – какие лжецы!» Всю жизнь, до самой этой ночи, она носила в душе тяжелый камень печали и обреченности, но в самой глубине ее сознания всегда теплилась надежда, что когда-нибудь это все-таки произойдет. Она стремилась не просто увидеть и понять, но стать частью...
Она хотела объяснить свою мысль, выразить ее словами более внятно, но боль опять вернулась – раскаленным железом прожгла позвоночник, выстрелила по ногам. А потом – блаженное онемение. Казалось, комната, которую она по-прежнему не могла видеть, потемнела, зашипело пламя в старинных лампах. Снаружи шептался лес и корчились в темноте деревья. Она вдруг перестала ощущать руку Миля на своем запястье, но не потому, что он отпустил ее, а потому что сама уже ничего не чувствовала.
– Джесс!
Он тряс ее обеими руками, и боль рассекала ее, как молния рассекает тьму. Она застонала сквозь стиснутые зубы. Стоявшая возле окна Мириам молча смотрела на нее застывшим взглядом.
– Да сделай же это, Миль! – вскрикнула она.
Собрав все оставшиеся силы, она села в кровати. И едва не задохнулась от невыносимой, всепоглощающей боли – крик замер в горле. Но она открыла глаза, теперь уже действительно открыла. В мутном свете она увидела холодное, беспощадное лицо Мириам. И высокую фигуру Миля, склонившегося над кроватью. А потом обернулась к открытой двери. Маарет! Она идет!
Миль не услышал шагов и почувствовал ее приближение позднее Джесс. Маарет плавно, почти неслышно поднялась по лестнице и теперь шла по коридору, и длинные юбки мрачно шелестели в такт каждому ее движению.
Сколько же лет она ждала этой минуты, сколько долгих лет! Сквозь слезы Джесс видела мерцающее в свете ламп лицо Маарет, сияние ее волос. Маарет жестом приказала Милю выйти.
Маарет приблизилась к ее постели. Словно бы в знак приглашения она подняла вверх раскрытые ладони, а потом протянула руки, как будто принимала ребенка.
– Да, сделай же это.
– Тогда попрощайся с Мириам навсегда, милая.
В древние времена в Карфагене существовал страшный культ. Великому бронзовому богу Ваалу население приносило в жертву своих маленьких детей. Несчастных крошек клали на простертые руки статуи, которые затем поднимались при помощи скрытой внутри пружины, и дети падали в раскаленное чрево бога.
После разрушения Карфагена память об этом обычае хранили только римляне, и по прошествии веков просвещенное человечество вообще перестало верить в его реальность. Слишком ужасным казался такой ритуал – детские жертвоприношения. Но во время археологических раскопок было найдено великое множество маленьких косточек. Обнаружились огромные захоронения детских скелетов.
И мир узнал, что древняя легенда не лгала: жители Карфагена приносили богу своих отпрысков и покорно стояли рядом, наблюдая, как их дети с криками падают в ревущее пламя. Таковы были законы религии.
Джесс вспомнила старую легенду, когда почувствовала, как Маарет приподнимает ее и прижимается губами к ее горлу. Руки Маарет были подобны тяжелым металлическим рукам бога Ваала, и на один миг Джесс испытала невыразимую муку.
Но Джесс увидела не собственную смерть – то были чужие смерти: души принесенных в жертву, бессмертных, поднимающиеся над кошмаром и физической болью, доставленной огнем, пожравшим их сверхъестественные тела. Она услышала их плач, их предостережения; увидела их лица в тот момент, когда они отрывались от земли, все еще сохраняя человеческую форму, но безвозвратно утратив материю; она почувствовала, как они переходят от страданий к неизвестности, и успела разобрать самое начало их песни.
Потом видение поблекло и исчезло, как смутно услышанная, с трудом припоминаемая музыка. Она оказалась рядом со смертью; ее тело исчезло, и боль ушла, равно как и всякое ощущение постоянства или страдания.
Она стояла на залитой солнцем поляне и смотрела на мать, лежащую на алтаре.
– Во плоти, – сказала Маарет. – Во плоти берет начало мудрость. Остерегайся того, кто лишен плоти. Остерегайся богов, остерегайся фантазии, остерегайся дьявола.
Потом полилась кровь. Она проникала во все ткани ее тела; она наполняла силой и возвращала чувствительность рукам и ногам; кожу покалывало от жара; ее тело корчилось от голода, пока кровь пыталась навеки скрепить воедино душу и плоть.
Они с Маарет лежали в объятиях друг друга, жесткая кожа Маарет потеплела и смягчилась, их влажные тела переплелись, волосы смешались – они словно превратились в единое существо. Джесс вжалась лицом в шею Маарет, припала к источнику, всем телом сотрясаясь в экстазе.
Неожиданно Маарет отстранилось и уткнула Джесс лицом в подушку. Рука Маарет прикрыла Джесс глаза, и острые как бритва зубы пронзили ее кожу; Джесс чувствовала, что ее лишают всего. Похоже на свист ветра – ощущение, когда тебя опустошают, поглощают, превращают в ничто!
– Пей еще раз, радость моя.
Она медленно открыла глаза; увидела белое горло и белую грудь; она сжала пальцами шею и на этот раз сама разорвала плоть. Когда на язык упала первая капля крови, она потянула Маарет вниз, под себя, и не почувствовала никакого сопротивления. Грудь Маарет прижималась к ее груди; губы Маарет – к ее щеке, а она все более и более жадно всасывала в себя ее кровь.
«Ты моя, всецело и навсегда моя!»
Никаких больше образов и видений!
Тесно прижавшись друг к другу, они заснули – или почти заснули. Казалось, что наслаждение не
