интонацией, словно они всколыхнули болезненные, жуткие воспоминания, которые не в силах было стереть даже время. Как не в силах оно было стереть сны. Он снова ошутил суровую непреклонность древних созданий, для кого, вероятно, язык и все руководствующиеся им мысли лишены ненужной усложненности.
– Габриэль, – сказал Хайман, особенно красиво произнося ее имя, – мы Лестату ничем помочь не можем. Мы должны воспользоваться этим временем, чтобы продумать план. Он повернулся к Маарет. – Сны, Маарет. Почему сны приходят к нам именно сейчас? Нам всем необходимо это знать.
Наступила продолжительная пауза. Всем присутствующим так или иначе было известно о существовании этих снов. Габриэль и Луи они почти не затронули, настолько, что Габриэль до этой ночи вообще о них не задумывалась, а Луи, напуганный Лестатом, выбросил их из головы. Даже Пандора, которая призналась, что сама снов не видела, сообщила Мариусу о предостережении Азима. Сантино называл их зловещими видениями, от которых он не мог избавиться.
Теперь Мариус узнал, что на молодых – Джесс и Дэниела – они оказали пагубное влияние, почти столь же жестокое, как и на него.
Но Маарет по-прежнему не проронила ни слова. Боль в глазах усилилась; Мариус ощущал ее беззвучную вибрацию. Он чувствовал, как сжимаются в спазме крохотные нервы.
Он немного наклонился вперед, сложив руки на столе.
– Маарет, – сказал он. – Это правда, что сны посылает твоя сестра? Ответа не было.
– Где Мекаре? – настаивал он.
И снова тишина.
Он чувствовал, как ей больно. И ему опять стало неудобно, ужасно стыдно за резкость своих слов. Но если он хочет принести пользу, то должен довести все до логического конца. Сам не понимая почему, он вновь вспомнил сидящую в храме Акашу. Вспомнил ее улыбку. Он представил себе Лестата, и ему отчаянно захотелось его защитить. Но Лестат стал всего лишь символом. Символом самого себя. Или их всех.
Маарет обратила на него очень странный взгляд, словно он оставался для нее загадкой. Потом обвела глазами остальных. И наконец заговорила.
– Вы были свидетелями нашего расставания, – тихо сказала она. – Каждый из вас. Вы видели его во сне. Видели, как нас с сестрой окружила толпа, как нас силой оторвали друг от друга и поместили в каменные гробы. Мекаре не могла кричать, поскольку ей отрезали язык, а я не могла увидеть ее в последний раз, так как мне выкололи глаза
Но я читала мысли наших обидчиков. Я знала, что нас везут на берег моря. Мекаре – на запад; меня – на восток.
Заживо замурованная в каменном гробу, я десять ночей неслась по волнам на плоту из досок и бревен. И наконец, когда плот затонул и вода проникла под каменную крышку и приподняла ее, я смогла освободиться. Слепая, голодная как волк, доплыла я до берега, где у первого же несчастного, попавшегося мне на пути, похитила глаза и кровь.
Но Мекаре? Ее бросили в воды великого западного океана – в воды, достигающие края света.
И с первой же ночи я приступила к поискам – искала ее в Европе и в Азии, в южных джунглях и ледяных странах севера. Искала век за веком и в конце концов вслед за смертными пересекла западный океан, чтобы продолжить поиски в Новом Свете.
Я так и не нашла свою сестру. Как не нашла ни смертных, ни бессмертных, кто видел ее или слышал ее имя. Потом, в этом веке, через несколько лет после второй великой войны, в высокогорных джунглях Перу на стенах невысокой пещеры некий археолог-одиночка обнаружил неоспоримое свидетельство присутствия моей сестры – рисунки, созданные ею, клинописные фигурки, раскрашенные примитивным пигментом и повествующие о нашей совместной жизни и о страданиях, вам уже известных.
Но эти рисунки были вырезаны в камне шесть тысяч лет назад. А именно шесть тысяч лет назад нас с сестрой разлучили. Больше никаких свидетельств ее существования найдено не было.
Однако я так и не отказалась от надежды ее найти. Я всегда знала, как могут знать только близнецы, что она все еще бродит по этой земле, что я здесь не одна.
И сейчас, за последние десять дней, я впервые получила доказательство того, что моя сестра со мной. Оно пришло ко мне из снов.
Это мысли Мекаре; видения Мекаре; ее злоба и боль.
Все молчали, устремив взгляды на Маарет. Мариус потрясенно застыл. Он опасался, что именно ему снова придется прервать паузу, но дело обстояло хуже, чем он мог предполагать, – смысл и значение снов теперь не подлежат сомнению.
Источник этих снов – не разум, переживший тысячелетия; нет, видения исходят, вполне вероятно, от существа, у которого рассудка осталось не больше, чем у животного, воспоминания для которого – лишь побуждение к действию, не подлежащее ни сомнению, ни пониманию. Это объяснило бы их четкость; это объяснило бы их повторяемость.
А существо, мельком привидевшееся ему в джунглях, – сама Мекаре.
– Да, – незамедлительно откликнулась Маарет. – В джунглях. Идет, – прошептала она. – Именно эти слова нацарапал на оставленном для меня листе бумаги умирающий археолог: «В джунглях – она идет». Но где?
На этот раз тишину нарушил Луи.
– Значит, сны могут и не нести в себе конкретного сообщения, – сказал он с легким французским акцентом. – Возможно, это просто излияния измученной души.
– Нет. Это сообщение, – отозвался Хайман. – Это предупреждение. Оно предназначено для всех нас, в том числе и для Матери.
– Но как вы можете это утверждать? – спросила его Габриэль. – Мы не знаем, что творится у нее в голове, мы даже не можем быть уверены, что ей известно о том, где мы.
– Ты не знаешь всего, – сказал Хайман. – А я знаю. Маарет расскажет. – Он повернулся к Маарет.
– Я ее видела, – робко вставила Джесс и взглянула на Маарет. – Она пересекла великую реку; она идет. Я ее видела! Нет, не так. Я видела ею.
– Да, – ответил Мариус. – Ее глазами!
– Опуская глаза, я видела ее рыжие волосы, – сказала Джесс. – Видела, как расступаются джунгли.
– Сны непременно должны играть роль сообщения, – с неожиданным возбуждением в голосе произнес Миль. – Иначе почему бы она посылала их так настойчиво? Наши личные мысли не обладают такой властью. Она заявляет о себе во всеуслышание, она хочет, чтобы кому-то или чему-то стали известны ее мысли...
– Или же она одержима и действует, находясь во власти одержимости, – ответил Мариус. – И преследует определенную цель. – Он помолчал. – Встретиться с тобой, со своей сестрой! Чего же еще она может пожелать?
– Нет, – возразил Хайман. – Не в этом ее цель. – Он опять посмотрел на Маарет. – Эти сны означают, что она хочет сдержать данное Матери обещание.
Маарет молча смерила его взглядом; казалось, что она с трудом выдерживает все эти разговоры о своей сестре и все же внутренне готовится к предстоящему испытанию.
– Мы были там с самого начала, – сказал Хайман. – Мы – первые дети Матери; и сны повествуют о том, с чего все началось.
– Тогда ты должна рассказать нам... обо всем, – отозвался Мариус так мягко, как только мог.
– Да, – вздохнула Маарет. – И я сделаю это. – Она по очереди оглядела всех сидящих за столом, а потом вновь остановила взгляд на Джесс. – Придется рассказать вам все, и тогда вы поймете, что именно мы бессильны предотвратить. Видите ли, это не просто история начала. Она может стать и историей конца. – Она неожиданно вздохнула, словно сама мысль о таком исходе была для нее слишком тяжела. – Никогда еще наш мир не переживал подобного потрясения, – продолжала она, глядя теперь на Мариуса. – Музыка Лестата, пробуждение Матери, столько смертей...
Она опустила глаза, собираясь с силами. А потом посмотрела на тех, кто был дорог ей больше остальных, – на Хаймана и Джесс.
