подножья Севеннских гор, в провинции Лангедок. Узнать... что графиня - это Дебора Мэйфейр, дочь шотландской ведьмы.
Ах, если бы здешние горожане не знали, что ее мать когда-то была сожжена. Если бы в свое время юная невеста не рассказала о своих секретах будущему мужу, плача у него на груди. В моей памяти сохранилось ее лицо, когда в ту ночь она сказала мне: 'Петир, с тобой я могу говорить и не бояться'.
Теперь ты понимаешь, с каким страхом и отчаянием я переступил порог тюремной камеры и почему до самого последнего момента не допускал мысли, что женщина в лохмотьях, скрючившаяся на охапке соломы, может поднять голову, узнать меня, назвать по имени и в своей безвыходной ситуации полностью разрушить мое обличье.
Однако подобного не случилось.
Когда я вошел в камеру, приподняв полы своей черной сутаны, чтобы манерами походить на духовное лицо, не желающее мараться в окружающей грязи, я взглянул на нее сверху и не увидел на ее лице никаких признаков, что она узнала меня.
Тем не менее меня встревожил пристальный взгляд графини. Я тут же объявил этому старому дурню приходскому священнику, что должен расспросить ее наедине. Старик очень не хотел оставлять меня один на один с нею, однако я уверил его, что повидал немало ведьм и эта ничуть не испугает меня. Я должен задать ей множество вопросов, и, если только он соблаговолит обождать меня в священническом доме, я вскоре вернусь. Затем я достал из кармана несколько золотых монет и сказал:
- Вы должны взять это для своей церкви, ибо я знаю, что доставил вам немало хлопот.
Это решило исход дела. Старый идиот удалился.
Нужно ли говорить тебе, сколь презренны для меня были эти разговоры и убеждение священника, что я не должен остаться с графиней наедине, без стражи? Да и что я смог бы сделать для нее, если бы решился? И кому до меня удавалось подобное?
Наконец дверь за священником закрылась, и, хотя за нею слышался громкий шепот, мы были наедине. Я водрузил свечу на единственный в камере предмет мебели - деревянную скамью и изо всех сил старался не дать воли слезам, когда увидел Дебору. Я услышал ее тихий голос, почти шепот:
- Петир, неужели это ты?
- Да, Дебора, - сказал я.
- Но, надеюсь, ты пришел не затем, чтобы меня спасти? - устало спросила она.
От звука ее голоса мое сердце всколыхнулось, ибо это был тот же голос, каким она говорила тогда, в своей спальне в Амстердаме. Он лишь приобрел чуть более глубокий резонанс и, возможно, некую мрачную музыкальность, вызванную страданиями.
- Я не могу этого сделать, Дебора. Хотя я и буду пытаться, но знаю, что потерплю неудачу.
Мои слова ее не удивили, тем не менее она улыбнулась.
Снова подняв свечу, я пододвинулся к Деборе поближе и опустился на колени, встав на сено, чтобы заглянуть в ее глаза. Я увидел знакомые черты лица и прежнюю милую улыбку. Мне показалось, что это бледное, исхудавшее создание - моя прежняя Дебора, уже обратившаяся в дух и сохранившая всю свою красоту.
Она не подвинулась ко мне, но лишь вглядывалась в мое лицо, словно писала с меня портрет. Я пустился в поспешные объяснения, звучавшие слабо и жалко. Я рассказал, что не знал о ее беде, поэтому прибыл сюда один, выполняя работу для Таламаски, и с болью узнал, что она и есть та самая графиня, о которой в городе столько разговоров. Я сказал, что знаю о ее апелляциях, поданных епископу и в Парижский парламент, но тут Дебора остановила меня, махнув рукой, и сказала:
- Мне придется завтра умереть, и ты ничего не сможешь сделать.
- Одно маленькое благодеяние я смогу тебе оказать, - сказал я. - У меня есть порошок. Если его развести в воде и выпить, он вызовет у тебя оцепенение, и ты не будешь страдать, как могла бы, находясь в полном сознании. Я даже могу дать тебе такую порцию, что, если желаешь, ты сможешь покончить с собой и тем избежать пламени. Я знаю, что сумею передать тебе порошок. Старый священник глуп.
Похоже, мое предложение сильно подействовало на нее, хотя она не спешила его принимать.
- Петир, когда меня поведут на площадь, я должна находиться в ясном сознании. Хочу предостеречь тебя: покинь город раньше, чем произойдет моя казнь. Либо, если тебе нужно остаться и видеть это собственными глазами, надежно укройся в помещении и закрой ставнями окно.
- Ты говоришь о побеге, Дебора? - просил я.
Должен признать, ее слова моментально воспламенили мое воображение. Если бы только я мог спасти ее, вызвав громадную неразбериху, а затем каким-то образом увезти прочь из города. Но как это сделать?
- Нет-нет, это выше моих сил и силы того, кем я повелеваю. Духу ничего не стоит перенести небольшой камень или золотую монету прямо в руки ведьмы. Но открыть тюремные двери и совладать с вооруженной стражей? Такое невозможно.
Затем, словно позабыв о том, что говорила, Дебора дико блеснула глазами и спросила:
- Ты знаешь, что мои сыновья дали показания против меня? Что мой любимый Кретьен назвал меня, его мать, ведьмой?
- Дебора, я думаю, мальчика заставили это сделать. Хочешь, я повидаюсь с ним? Чем я здесь могу помочь?
- Ох, мой милый, добрый Петир, - сказала она, - Почему ты не послушался меня, когда я умоляла тебя уехать со мной? А все это не твоя забота. Моя.
- Что ты говоришь? Я ничуть не сомневаюсь, что ты невиновна. Если бы тебе удалось излечить твоего мужа от его недуга, никто не стал бы кричать, что ты ведьма. В ответ на мои слова Дебора покачала головой.
- Ты очень многого не знаешь в этой истории, Когда муж умер, я считала себя невиновной. Но, Петир, я провела в этой камере много долгих месяцев, думая о случившемся. А голод и боль делают разум острее.
- Дебора, не верь тому, что враги говорят о тебе, как бы часто они ни повторяли свои слова!
Она не ответила. Казалось, сказанное оставило ее равнодушной. Потом Дебора вновь повернулась ко мне.
- Петир, я хочу попросить тебя вот о чем. Если утром меня выведут на площадь связанной, чего я боюсь больше всего, потребуй, чтобы мне развязали руки и ноги, дабы я смогла нести тяжелую покаянную свечу. Таков местный обычай. Не заставляй мои покалеченные ноги подкашиваться при виде твоей жалости. Веревок я боюсь больше, чем пламени!
- Я это сделаю, - пообещал я, - но здесь тебе нечего беспокоиться. Тебя заставят нести свечу и пройти через весь город. Тебе придется принести покаянную свечу на ступени собора, и только тогда тебя свяжут и потащат на костер...
Я не мог продолжать.
- Послушай, на этом мои просьбы к тебе не кончаются, - сказала она.
- Я готов выполнить и другие. Говори.
- Когда казнь завершится и ты уедешь отсюда, напиши моей дочери, Шарлотте Фонтене, жене Антуана Фонтене. Она живет на острове Сан-Доминго, это в Карибском море. Писать нужно в Порт-о-Пренс, на имя купца Жан-Жака Туссена. Напиши ей то, что я тебе скажу. Я повторил имя и полный адрес.
- Сообщи Шарлотте, что я не мучилась в пламени, даже если это и не будет правдой.
- Я заставлю ее поверить в это. Здесь Дебора горько улыбнулась.
- Вряд ли, - сказала она - Но постарайся, ради меня.
- Что еще написать ей?
- Передай ей мое послание, которое ты должен запомнить слово в слово. Напиши ей, чтобы она действовала с осторожностью, ибо тот, кого я послала ей в подчинение, иногда делает для нас то, что, как он верит, мы хотим, чтобы он сделал. Далее напиши, что тот, кого я ей посылаю, черпает свою уверенность в одинаковой мере как из наших неуправляемых мыслей, так и из наших продуманных слов, которые мы произносим.
- Но, Дебора!
- Ты понимаешь мои слова и то, почему ты должен передать их моей дочери?
