Потом Блуд попробовал встать. И храбро доковылял сам до задка. Он уже и не чаял когда-нибудь дойти туда своими ногами и смотрел вокруг, точно впервые. Поход в два конца через двор был путешествием паче бега сюда из Нового Града.
Месяц берёзозол только-только родился, снег лежал крепко и не собирался сходить, но с крыш лилось, солнце слепило. Блуд не пошёл обратно в дымную избу, уселся отдыхать на крылечке. Он сказал:
- Не надо меня больше стеречь. Не умру теперь. У тёплой стены в меховой безрукавке было как раз. Он прислонился к брёвнам спиной, зажмурил глаза. Есть люди, которые нипочём не терпят заботы, пока вконец не прижмёт. А чуть отпустило, и снова не подойдёшь. Я подумала почти неприязненно, что такие мне никогда особо не нравились, надо уметь принимать добро с благодарностью, не только дарить... Пока я стояла и думала, Блуд сощурился против солнца и неверным голосом, тихо признался:
- Слышала, Бренн сказал, я ему нужен... вот если бы он того не сказал...
Пискнула подсохшая дверь, из дому вышла Велета. Следом за ней появился мой побратим. Он нёс лыжи Велеты и свои собственные, но я не заметила и обрадовалась:
- Пойдём к родничку? Блуд меня отпустил.
Я порядочно засиделась с больным, ноги просились побегать. Но Велета оглянулась на Яруна и покраснела, как мухомор. Даже взялась от смущения совсем такими же пятнами. Еле выговорила:
- Меня... Ярун... мы с ним... пока ты... Да. Не дивно: когда появляются пригожие, разговорчивые ребята вроде Яруна, былые подружки в счёт не идут. Язык мой ядовитый, змеиный повернулся ужалить.
- А брат разрешил?
- Разрешил! - ответил гордо Ярун. Я пожала плечами и ушла от них в избу. Мне надо было ещё стирать три грязных рубахи: свою, Хагена и Блуда.
Я стояла.на коленях у проруби, отжимая последнюю выполосканную сорочку, и мне было невесело. Велета? Да что Велета. Весеннему ручейку не прикажешь снова стать снегом, так уж заведено. Я дивилась больше не ей, а побратиму. Младшим кметям Велета была сестрой, старшим - дочерью. А воеводе немилостивому сестрой и дочерью сразу. Что скажет, прознав?
От Блуда я не дождусь благодарности. Ещё немножко окрепнет и снова станет злословить. Не вспомнит, как я ходила за киселём. Или вспомнит да посмеётся. Он ведь жить стал не потому, что Хаген лечил и мы с Яруном сидели, а только ради вождя, сказавшего - этот воин мне нужен. Я вздохнула. Может, и правильно. Мне вот, бескрылой, никто такого не скажет. Я никому не нужна так, чтобы не могли обойтись. Я склонилась над прорубью и усмехнулась. Стащи меня вот сейчас Хозяин Морской в зелёную воду, под ноздреватые льды, - кто следом кинется оттого, что стало незачем жить? А никто: ни Блуд, ни Ярун, ни Тот, кого я всегда жду...
Снежок, запущенный умелой рукой, ударил меня сзади в шею, брызнул за ворот, сбил с головы шапку. Я подхватилась с колен, не забыв сплотить горстку снега в отмщение... высоко надо мною, на берегу, меж цепкими соснами стояли Ярун и Велета. Велета махала мне, Ярун отряхивал рукавицы. Я легко докинула бы снежок, но кто-то другой отсоветовал. Уж такой гордый, радостный вид был у обоих. Стояли над кручей... такие красивые оба. Меня никто красивой не называл, разве только Нежата. Нежата. Подумать даже смешно.
...Но вечером, когда ложились, я всё-таки вспомнила сколько девок вилось вокруг синеглазого побратима. И сочла благом сказать:
- Ты смотри с ним.
Не в своё дело не лезь!.. И когда только я это запомню. Ресницы Велеты взлетели, как две пчелы:
- О чём ты? Мне с ним радостно...
Вот уж вправду птаха ручная, не смыслящая, что кто-то может обидеть. Мне сделалось стыдно.
Вождь Мстивой, конечно, сразу заметил всё, что следовало заметить. Я трепетала, но он ни слова не сказал ни сестре, ни Яруну. Не посадил его в гриднице поближе к себе и вон не погнал. Только начал сам проверять, хорошо ли охотник учился бороться, метать боевой нож и драться мечом. Нам, остальным, честь подобная даже не снилась. Ни для кого не вынимал он Спату из ножен, разве для Славомира... Я уж сказывала, Ярун сразу ему полюбился.
По имени Стрибога прозвались стремление, стрела и стремнина: всё могучее, грозное, неукротимое. Стрибожьими внуками рекутся метельные ветры, с корнями вырывающие леса...
Мне свирепая буря всегда нравилась больше тихого ветерка. Большеглазое теля лижет руки, напрашиваясь на ласку, зато угрюмый тур как уж ударит - дерево наземь! Всегда нравилось мне не то, что добрым людям потребно. Мать говорила, я молода и жизни не видела, - я была у неё то мала, то стара, смотря за что меня надо было бранить. Сама она прожила очень тяжкую жизнь. По крайней мере, я про то слышала не раз и не два. Не мне браться судить, но теперь я думаю, что страдание - не грех, но само по себе и не заслуга. Дело не в том, чтобы много страдать, а в том, чтобы думать и набираться мудрости, если пережитое не отшибло ума...
Я сидела в гриднице за столом и могла всласть любоваться крепкими руками мужей. Этими широкими запястьями и буграми сильных мышц повыше у локтя. Когда-то, глупой маленькой девочкой, я очень жалела, что у меня никогда не будет таких. Теперь-теперь я в точности знала, какие руки были у Того, кого я всегда жду. Вот занятно! Ещё год назад я не ведала о нём почти ничего. Потом встретила варягов и догадалась - он был воином. А теперь я знала его совсем хорошо и могла уверенно молвить, на что он ответил бы, на что промолчал. И примерно даже - как выглядел. И только вживе его обрести никак не могла. Мне упорно казалось, он был где-то рядом, вот-вот растворит дверь и войдёт... но день шёл за днём, день сменял день...
А может, просто нужны были совсем другие глаза? Вовсе не те, которыми я тщилась его рассмотреть?
В небе летели рваные весенние облака. По берегам на открытых солнцу местах снег уже стаял, но море ещё дремало во льду. Варяги нюхали воздух, нетерпеливые, как женихи перед свадьбой. Им хотелось скорее поднять пёстрые паруса, смочить вёсла в прозрачной невской воде.
Нас, отроков, приход весны волновал едва ли не больше. Скоро, совсем скоро вождь назовёт срок Посвящения. Мы жаждали его и боялись, мечтали приблизить великий день и отчаянно трусили, были не прочь его отложить. Но в это самое время налетели такие ветры, что мы на долгое время забыли про всё, по крайней мере я.
В дальнем селении за рекой Сувяр издохла корова... Казалось бы, нам в городке до того совсем не было дела, однако через три дня коровья смерть повторилась - уже ближе, по ею сторону. И наконец у самого Третьяка сразу две бурушки перестали есть, улеглись в хлеву на подстилку и больше не встали. Осиротили двоих телят, недавно рождённых.
Тут уж начали поговаривать, будто глухой полночью по берегу моря ходил коровий скелет. Ходил себе, дёргал невкусную прошлогоднюю травку.
- Одна за ворота чтоб ни ногой, - немедленно сказал мне воевода. Моего самолюбия он не щадил никогда, обычно я злилась, но в этот раз трусость перевесила. Лучше я останусь дома потому, что приказал вождь.
Этой ночью был наш с Яруном черёд стоять в шубах и с копьями, охранять ворота - чтобы никто не снял с петель да не унёс, как говорил Славомир. Ярун, помню загодя со мною советовался, что станем делать, если Коровья Смерть встанет перед воротами и заревёт пустой костяной глоткой, желая войти. Обоим было страшно. Вдвоём ничего не придумали, кроме как - скорей будить воеводу, пусть зовёт сильных Богов, дремлющих за резными дверьми... Славомир услышал нас, хмыкнул:
- Кого ей здесь-то губить, бестолковые?
Смех его, впрочем, нам не показался уверенным.
Вечером, когда мы заложили брусом ворота и стали прохаживаться по забралу, нас против обыкновения не покинули одних. Почти никто из воинов не ложился надолго, даже Плотица, скрипя деревянной ногой, взошёл к нам на стену. Все ждали чего-то. Не то услыхали в деревне случайно оброненное словцо, не то взгляд чей поймали... Этой ночью Коровью Смерть будут гнать из деревни. Надо держать ухо востро. Мало ли.
Опытные мужи не ошиблись. В середине ночи со стороны деревни долетел яростный крик женщины - Славомир тотчас посмотрел на меня и сказал, мол, с таким только рвать косу разлучнице, - и следом поднялся неистовый шум, визг, железный звон серпов и сковород. Потом луна вышла из-за облака, и мы
