всех остальных. Пёстрая змея послушно вилась следом за нею хитрым узором, кругами и петлями меж дерев, и хоть бы раз свернула проти-восолонь. Я понимала толк и могла оценить искусство Голубы. А плелось это кружево не лагоды ради, не на веселие парням-зубоскалам, покамест державшимся скромно поодаль. Не для них красные девки ходили долгую песню - на погляд троим могучим Сварожичам: Солнцу- Даждьбогу, Огню и самому Перуну, хозяину свирепой грозы. Когда-то в старину, очень давно, когда мать нынешних Богов была моложе, на земле тоже верховодили женщины, почти так, как теперь в весских домах. Вот отчего память рода чаще хранят всё же старухи, вот отчего, если просят мира и урожая, женская пляска куда получше мужской. Людской праздник начнётся чуть погодя. Станут плясать уже все вместе, девки и парни. Выберут, кто кому мил, об руку разойдутся по лесу... Молодая любовь Богам от века по нраву.
Чужие ребята съезжались на кожаных лодках, пешком приходили за три дня пути. Случалось, спорили с нашими и друг с дружкой, даже сшибались, не умея смирить молодой ярости, так легко пенящей кровь. Правду сказать, нечасто сшибались. Нынче, однако, досталось уже разнимать Некраса с юным корелом, приехавшим на длинноногом лосе. Кто из них начал, я сама не видала. Блуд потом говорил, что вроде корел, сказавший - сперва обсохни как следует, потом на девок будешь глядеть... Наши воины метали друг другу худшие речи, сравнивая мужей Любой, даже я, сумел бы отделаться шуткой, уберегая гневную силу для более достойного дела. Те, кого я звала побратимами, ведали, что впереди жизнь, не один сегодняшний день. А вот Некрас ответил мгновенным и жестоким ударом, сбил парня с ног. Это уже я сама видела и поняла: он не врал, называя себя воином. Он умел драться. Ахнули девки - иные от страху, иные и от восторга! Кмети немедленно разлучили задир, принялись вполголоса вразумлять. Белоголовый корел рвался из рук и рычал, как пёс на цепи, захлёбываясь болью и неотомщённой обидой. Некрас лишь смотрел на соперника волчьими шальными глазами и приглашающе улыбался, пропуская мимо ушей, что ему говорили. Тем дело и кончилось.
Вождь Мстивой сидел у толстой сосны, по-галатски поджав скрещённые ноги. Голуба всё поворачивала послушный танок туда-сюда, стараясь пройти поближе к нему. В конце концов это заметили уже все, кроме самого воеводы, а у Голубы слезы начали вскипать на глазах. Злое дело любовь!
Когда распалась девичья пляска, к едва не плакавшей Третьяковне вразвалочку, уверенно подошёл Некрас. Наклонился с улыбкой, что-то сказал. Голуба вскинула глаза с горестным недоумением. Потом оглянулась ещё раз - и решилась, позволила взять себя за руку. Некрас умело помчал её под свист дудок и пение пузатых гудков, и уже вместе они столько раз прошли мимо вождя, и Голуба смеялась так звонко и весело, что я смекнула: всё это тоже предназначалось ему. Скоро ли наконец смилуется и прикрикнет, велит смирно сидеть рядом с собой, пообещает уши надрать за Некраса или за кого там ещё?.. И если бы какая не в меру смелая девка вдруг подошла к воеводе, я мыслю, Голуба тотчас бы вцепилась в русые кудри, ринула не хуже, чем Некрас корела...
Вот снова остановились поблизости, и Некрас неожиданно обратился к варягу:
- Взял бы ты, что ли, меня в поход, воевода. Скучно тут, на берегу.
Упыхавшаяся Голуба не доставала ему до плеча - клонила голову красавцу парню на грудь. И только глаза её выдавали, да и в тех горя было едва вполовину. Утешил Некрас. Я вспомнила чёрное озеро и покривилась.
- Тебя? - сказал воевода медленно. - Ты не мой человек...
Весёлый Некрас и не подумал смутиться:
- Я служил вождям, которые мне нравились... а ты мне по нраву, Мстивой Ломаный.
Вождь спокойно ответил:
- Зато ты мне не очень.
Он так и не посмотрел на Голубу.
Ночью мы с Блудом стерегли стражу - ходили вдвоём туда-сюда по забралу, зорко блюли доверенную нам крепость. Я очень любила сторожить по ночам. Наверное, из-за покоя, что смотрел наземь с небес и проливался в меня, беседуя о сокровенном. Горели бесчисленные огни, опрокинутые в тёмно-синюю бездну, и в каждом жила душа, отгулявшая свой век на земле. Что таилось меж ними, в бесплотной таинственной темноте? Тоже души, наверное, только такие, о которых никто больше не помнил. Когда-то у нас верили, что мёртвые без живых слабеют и в конце концов опять умирают, уходят в иной мир дальше прежнего. Небо медленно поворачивалось, в лесу кричал филин, потом провыл волк, отозвалась волчица, щенки подхватили. Я улыбалась и думала о Том, кого я всегда жду, и мне никто не мешал.
Воевода проснулся, как обычно, раньше других, ещё до зари. Чермная рубаха мрела в синем утреннем свете. Он вывел из конюшни Мараха и отправился за ворота. Белый пар летел из ноздрей жеребца. Марах фыркал и встряхивался, извивал атласную шею, брал седока за колено. Мы провожали их взглядами, покуда не скрылись. Из-под деревьев, суля пригожий денёк, тянулись седые пряди тумана - солнце ещё не думало восходить, но в воздухе разливалось смутное предчувствие света, и туман едва заметно мерцал, вползая наверх по шершавым влажным стволам. Вот в такое время и совершаются на земле чудеса.
Мы не торопясь обошли забрало ещё несколько раз, нам было тепло в овчинных, туго перепоясанных безрукавках. Звёзды меркли, зато далёкие облака проступали у края небес, пепельно-бледные, ненастоящие.
Блуд толкнул меня локтем. Вождь ехал опушкой леса назад; долгогривый Марах плыл серебряным лебедем, раздвигая густое белое молоко. Не было слышно ни топота, ни звяканья сбруи; на миг показалось - всадник и конь примерещились нам в прозрачных нитях тумана и вот-вот готовы были растаять, пропасть, унестись двумя жемчужными облачками вместе с зарёй... Хоть верьте, хоть нет! Мне причудилась белая тень впереди вождя на седле. Уж не та ли тень, что выходила из поминального пламени под морозной зимней луной?..
Неясный крик спугнул волшебство. Вершник услышал крик чуть раньше нас и осадил жеребца, и земля брызнула из-под сильных копыт. Прямо к варягу бежала из лесу девушка, бежала, кажется, из последней могуты, отчаянно взмахивая руками. Марах прижал уши, но вождь толкнул его пятками, поворачивая навстречу. Девушка упала, не добежав, и тут только по платью, по встрёпанным золотым волосам я признала Голубу. Мы с Блудом переглянулись. Мой побратим тоже ходил вчера взглянуть на танок. Кот- котище тут был и мёд пил, а и стола не закрыл...
Вождь спрыгнул с седла, подошёл к ней. Голуба с плачем приподнялась, хватаясь за его сапоги. Ой, девка! Надумала подразнить, а теперь к нему же за помощью притекла? Что сотворит жестокий варяг? Сам прибьёт? К батюшке строгому за ухо отведёт?..
Он наклонился, поставил её на ноги и обнял. Начал гладить мокрую голову, хлипко дрожавшие плечи... Бедная Голуба доверчиво жалась к нему - дитё неразумное, горько обиженное...
Вот он поднял её на косившегося Мараха. И по-прежнему неторопливо, но и не прячась, поехал мимо крепости, через горушку к деревне. Голуба затихла возле него, под плащом... Прижалась щекой к широкой груди, к проношенной красно-бурой рубахе, увидела близко ту полинялую вышивку, что так манила её зимою на посиделках...
Да. Я редко сразу смекала, что было у него на уме. В этот раз догадалась. Только на его месте я девку всё же бы отстегала. Крапивушкой по нежному заду. Чтоб три дня сидеть не могла!
,
Позже нам передали, как он подъехал ко двору Третьяка. Невозмутимо поздоровался с хозяином и хозяйкой. Спешился и бережно спустил наземь Голубу, зацелованную до синяков... И без лишних слов разомкнул дорогой серебряный обруч, подарок гостей новогородских. Надел его Голубе на левую руку, на порванный, измаранный травяной зелью рукав... соседушки востроглазые всё как есть разглядели. Девка, видно, успела к тому времени согреться подле него и малость оправиться - прошла-таки в избу мимо матери и отца, не подломившись в коленках... Через несколько дней будет вновь смеяться с подружками и, по- моему, сама поверит, что обнимал её в самом деле варяг. Серебряное запястье было ей в два раза , велико. Она привязывала его верёвочкой, чтобы не потерять..
Всё то утро вождь просидел на крыльце дружинной избы. Он любил там сидеть, приглядывая за возившимися парнями. Малыши-детские, как обычно, тотчас его облепили. Самые маленькие принялись теребить старую Арву, вышедшую погреться на солнышке у хозяйских колен. Двое пробовали бороться, а один притащил ножичек и обрубок липовой деревяшки: хотел вырезать лошадку, что-то не получалось. Всё как всегда, но Мстивой поглядывал на ворота.
Некрас явился к полудню, ко времени, когда затевалась еда. Верно, сладко спалось ему в лесу на мягкой
