– По-моему, речь идет обо всех тех, кто когда-либо разделял идеологию большевизма. Обо всех поголовно.
– Почему вы решили уйти, Везич? Почему бы вам не остаться? Не все капитулируют, поверьте мне.
– В Белграде был я, а не вы. С помощником премьера в Белграде говорил я, а не вы...
– Верно, — согласился Абдулла, — я с помощником премьера не говорил, я говорю с самим премьером. Не в нем ведь дело, в конце концов. В Югославии есть иные силы. Эти силы будут вести борьбу.
– Но я боролся против этихсил. Я боролся против тех сил, о которых вы говорите, — заметил Везич. — Думаете, об этом не знают все ваши? Думаете, это легко забывается? Чувствовать себя ренегатом, причем двойным ренегатом, — можно ли в таком состоянии драться? Я пробовал говорить с вашимив Белграде. Меня отвергли, мне не поверили. Если я потребуюсь и меня позовут и если я увижу толк в том деле, которое призовет меня, я приду.
– Как это понять?
– Это просто понять. Оставьте адрес, по которому я могу снестись с вами. Я напишу. Только пусть случится то, что должно случиться, и пусть я увижу то, что должно случиться после случившегося. Я хочу увидеть борьбу, настоящую борьбу, понимаете?
– Вы еще не встречали Штирлица?
– Его нет. Я звонил по всем телефонам.
– Не надо больше звонить, — попросил Абдулла.
– Вы перестали им интересоваться?
– Перестал. Но я очень интересуюсь вами. И, чтобы я мог дать вам номер своего почтового ящика в Мадриде или Лиссабоне, мне нужна гарантия. Вам этот адрес больше нужен, чем мне, полковник. Вы, по- моему, человек честный, и в полицию вас занесло не из корысти, а по соображениям иного, более серьезного порядка. Но мой адрес вам понадобится. Когда здесь начнется то, что должно начаться, вы не сможете спокойно и честно смотреть в глаза Ладе...
Везич задержал бокал с «Веселым Юраем» на половине пути.
– Вы серьезно работаете, — сказал он.
– Иначе не стоит, — жестко ответил Родыгин, и Везич заметил, как дрогнули в снисходительной улыбке губы Абдуллы.
– Если бы вы решили остаться в Загребе, никакой гарантии от вас мне не нужно, — продолжал Абдулла. — Но поскольку вы уезжаете, гарантия должна быть дана в письменной форме.
– Так я не умею, — сказал Везич. — Так я работал с проворовавшимися клерками, которых внедрял в марксистские кружки. Я не смел так говорить с серьезными людьми...
– Повторяю, — словно не обратив внимания на его слова, продолжал Абдулла, — мне нужно, чтобы вы написали на имя оберштурмбанфюрера Штирлица коротенькую записку следующего содержания, которое вас ни к чему — в конечном счете — не обязывает: «Я взвесил ваше предложение и считаю целесообразным принять его в создавшейся ситуации». Подпишитесь любым именем. Это все, что мне от вас нужно.
– Вы должны объяснить мне, зачем вам это, господин Абдулла.
– Мне это нужно для того, чтобы, оставаясь здесь, продолжать работу против нацистов.
– Что вам даст мое письмо?
– Оно даст мне Штирлица. Он сделал на вас ставку, и вас по его требованию освободили из-под ареста. Если бы не он, с вами бы покончили. В этом был заинтересован Мачек, в этом были заинтересованы усташи, которые очень не любят Мачека, и в этом были заинтересованы наци, которые в равной мере играют и с Мачеком, и с усташами.
– Таким образом, я передаю вам, русскому резиденту, мое согласие на сотрудничество с нацистами?
– Да.
– Напишите мне, в таком случае, следующее: «Я, Абдулла, представляющий интересы СССР, получил от полковника Везича расписку на согласие фиктивно работать со Штирлицем в интересах рейха. Это согласие считаю целесообразным».
– Хорошо. Только я внесу коррективы, — согласился Абдулла и, достав из кармана «монблан» с золотым пером, быстро написал на листочке, вырванном из блокнота: «Я получил расписку на ваше согласие работать в пользу рейха, считая эту фиктивную работу необходимой в настоящее время — в тактических целях. 71». — Такая редакция вас устроит?
Везич прочитал листок, протянутый ему Абдуллой, спрятал его в карман и попросил:
– Дайте блокнот.
– Пожалуйста.
– Я вырву два листа. На одном я напишу ваш адрес, на другом — письмо Штирлицу.
– Адрес записывать не надо. Адрес лучше запомнить. Мадрид. Главный почтамт. Почтовый ящик 2713, сеньору Серхио-Эммануэль-Мария Ласалье. О вашем письме я узнаю через три дня, где бы ни находился.
Везич быстро написал свое письмо Штирлицу и еще раз повторил вслух:
– Сеньор дон Серхио-Эммануэль-Мария Ласалье, 2713.
– Верно. Пишите мне лучше по-немецки. О погоде на Адриатике. О живописи Сезанна. Главное — письмо от вас. Это значит — вы готовы драться. Еще один вопрос...
– Пожалуйста. — И Везич взглянул на часы.
– У вас же вылет в три, — сказал Абдулла, — еще масса времени.
– Профессор Мандич уже ушел на конспиративную квартиру? — спросил Везич, поняв, что его весь день «водили» по городу люди этого маленького, надменно спокойного человека.
– Я не зря спросил вас о сочувствующих. Нет, он еще не ушел. Теперь мы знаем, что он тоже под ударом, и скроем его... Вы сообщили моему другу о данных полковника Ваухника. Кто вам сказал о них?
– Генерал Миркович.
– Их два, Мирковича. Который именно? Боривое?
– Да.
– В связи с чем он сказал вам об этом?
– Он понял мое отчаяние.
– А вы не допускаете мысль, что он проверял вас? Может быть, он хотел понять вашу реакцию? Вы ему больше вопросов не задавали?
– Мы с вами в разведке, видимо, лет по десять служим, а?
Абдулла улыбнулся доброй, открытой улыбкой, и Везич заметил, какие красивые у него зубы, словно у американского киноактера Хэмфри Богарта.
– Это я как-то упустил, — тоже улыбаясь, согласился он.
– Я сейчас вернусь, — полувопросительно сказал Родыгин, поднимаясь.
– Да-да, — согласился Абдулла, — я жду вас.
– Куда он? — спросил Везич.
– Проверить, не смотрят ли за вами. На улице наши люди, они наблюдают за теми, кто появляется здесь. Загород, сразу ведь чужих заметишь...
– Вы остаетесь? — спросил Везич.
– Не понял: вы имеете в виду этот кабак или Загреб?
– Я имею в виду Югославию.
– Да, мы здесь остаемся, — ответил Абдулла.
– Идеализм — не ваша религия.
– Именно потому и остаемся здесь, полковник. Мы готовы к войне.
– И если бы я решил остаться...
– Мы бы помогли вам, — ответил Абдулла, — мы умеем помогать друзьям.
Абдулла нарушил правила конспирации. Он не имел права встречаться с Везичем. Но по своим каналам он узнал о той операции, которую проводил Штирлиц. Абдулла понимал, как важно сейчас Штирлицу иметь подтверждениеудачи в работе с Везичем, и только поэтому пошел на то,
