превыше всего, а если есть любовь, тогда можно пойти на все, только бы спасти тех, кто дал тебе жизнь, а сейчас подвержен муке.
Нет, возразил ей голос, совсем не похожий на ее собственный, это не оправдание. Ты должна была торговаться, как женщина на базаре, ты обязана была сказать: <Как только мамочка и папа придут домой, я выполню все, что я должна для вас выполнить, но я отдам свою честь лишь тогда, когда жизнь тех, кого я люблю, будет спасена>.
Она тогда пошла в церковь, провела там целый день, вымаливая себе прощение, уговаривала себя, что прощение отпущено ей, но в самой сокровенной части своей души не верила этому, и то, что она не верила себе самой, было самым ужасным, просто невыносимым. Она вернулась домой и приняла двадцать таблеток снотворного и засыпала, чувствуя какое-то счастливое успокоение, особенно когда написала: <Папочка и мамочка, я мечтаю, чтобы мы там увиделись, но я сделала все, чтобы вы т у д а пришли как можно позже>.
Но первым, кого она увидала, был Гаузнер, склонившийся над нею в больничной палате, - с черными кругами под глазами, заросший щетиной, сильно постаревший. Он тогда погладил ее по щеке, вздохнул и сказал: <Никому из нас не дано уйти от своей судьбы, девочка; смертью, как и жизнью, распоряжаемся не мы, а наш рок, и поступать можно только так, как велит судьба; ее нельзя обмануть>.
- Плохо себя чувствуете? - спросил Блас. - Устали с дороги?
- Нет-нет, - ответила Криста. - Просто я думаю, о чем бы вас попросить... Мне очень многое рассказали о Севилье, я должна посмотреть фабрику, где работала Кармен, католическую академию, она вроде бы связана с экспедицией Колумба, арабские улочки, архитектуру семнадцатого века, особенно в старом городе, библиотеку и еще десяток мест, я даже забыла их названия...
- Напомним, - ответил Блас. - С чего бы хотели начать?
- Мне все равно. Вы же мой гид.
- Я бы начал с того, с чего хотят начать все мужчины, - усмехнулся он и поднял бокал. - За ваш приезд в Севилью.
- Спасибо, - ответила она и сделала маленький глоток тяжелого, черно-красного вина.
- Специального интереса у вас нет?
Криста не поняла, удивилась:
- То есть?
- Ну, какие-нибудь фирмы, занятные люди, университет...
- Нет-нет, меня это совершенно не интересует.
- Как устроились?
- Вполне сносно.
- В отеле?
- Да.
- Как называется?
- <Мадрид>.
- Это сарай, а не отель. Лучше вам переселиться в ателье моего друга Витторио. Он сейчас пишет в Малаге, прекрасная мансарда, есть телефон, старый район, там вам будет приятнее.
- Нет-нет, спасибо. Я уже сказала в Мадриде, где поселилась. Туда могут звонить.
- Нет ничего проще оставить портье ваш новый номер, - заметил Блас. Впрочем, как знаете. Дело гида - предлагать, возможность гостей отказываться от предложений...
- Когда мы должны быть в <Лас пачолас>?
- Это зависит от вас.
- Нет, это зависит от начала концерта, который там дают фламенко.
- О, это будет ночью.
- Тогда у меня есть время принять душ?
- Конечно.
- Я могу не переодеваться?
Он посмотрел на нее, ничего не ответил, пожал плечами - они у него были крепкие, налитые, но все равно в них угадывалась женственность, слишком покатые; у Пола они сухие и квадратные, словно рубленные топором, и глаза у него очень холодные, хотя жгуче-черные; они у него теплеют только перед сном, а еще, когда он смотрит на меня ранним утром... А у этого глаза тают, как топленое масло. И ладони, наверное, потные.
- Едем? - спросил Блас. - Или хотите еще вина?
- Лучше потом.
- Как знаете, - ответил Блас, положил на серый мрамор столика купюру, крикнул старику, стоявшему за баром, чтобы сдачу он оставил себе, и, пропустив Кристу перед собой, вышел на улицу.
- А у вас жарко, - сказала она. - Странно, ноябрь - и такая жара.
- Это задул ветер из Африки. Очень опасный ветер.
- Почему?
- В Вене его называют <фен>... Если муж убивает жену в пору, когда дует фен, ему смягчают наказание. Шоферов, совершивших катастрофу, вообще освобождают от наказания. Этот ветер очень действует на психику... Наши женщины сразу же беременеют в пору фена, он будит желания...
- Хорошо знаете Вену?
- Нет. Просто люблю читать. Вообще-то испанцы предпочитают слушать... У нас все невероятно обожают внимать рассказчикам, а вот я какой-то дурной испанец, обожаю читать, наверное, оттого, что никому не верю, только себе.
Он как-то артистически взмахнул рукой, таксист заметил его жест издали, так же артистически и рисково с в а л и л к тротуару, распахнул дверь и произнес невероятно длинную фразу.
- Садитесь, - сказал Блас, пропуская Кристину первой.
- А что вам сказал шофер? - спросила она.
- Вы очень подозрительны, - заметил Блас, тесно придвинувшись к ней.
- Скорее любопытна.
- Подозрительны, не спорьте, я чувствую женщин, - сказал Блас, и по тому, как он это сказал, Криста сразу же поняла, что он совершенно не чувствует женщин; уметь с ними спать еще совсем не значит чувствовать их. Мужчины наивно полагают, что чем неистовей они любят женщину в постели, чем более они властны с ней, тем сильнее она к ним привязывается, становясь кошкой, дворовой сучонкой или курицей, смиренно семенящей за дурнем с гребешком. Бедные мужчины, они совершенно забывают о любви лебедей или тигров! Что делать, не все они любят читать, то есть прикасаться к первоисточнику знания; большинство, этот Блас прав, предпочитают слушать рассказчиков, а те повторяют то, что им рассказывали старшие друзья, а ведь любой рассказ - это искажение представлений... Никогда еще необходимость в обыкновенной нежности не была столь потребна женщине, как в этот жестокий век. Физиология превалирует, лишь если женщина совершенно лишена интеллекта, тогда ее чувства ближе к животному, чем к человеку. И еще такие женщины лишены фантазии, той спасительной ипостаси человеческого духа, которая только и может гарантировать счастье подле мужчины в два раза старшего, и, наоборот, обречь на мучения рядом с молодым атлетом...
...Она всегда помнила лицо старого англичанина, к которому ее подвел Гаузнер; через него она должна была познакомиться с Грегори Уорком, американским дипломатом, работавшим в Лиссабоне, - немцы дали слово, что отец придет домой сразу же после того, как она подружится с Уорком, тот жил в Португалии один, без семьи, очень тосковал.
Англичанин утащил ее в номер, прервав ужин; раздевал трясущимися руками, сопел, шаркал ногами, в кровати был похож более на борца, чем на любовника, ей было плохо с ним, она всегда помнила Ганса, он научил ее быть женщиной, она совершенно теряла разум, когда он целовал ее левое плечо и тоненькую косточку ключицы.
- Не надо так сильно, - попросила она англичанина, - на меня это не действует, моя эрогенная зона вот тут, - она тронула свое плечо.
Англичанина тогда перекосило от ярости, он ударил ее по щеке, сказал, что она паршивая проститутка, и ушел из отеля. К Грегори Уорку ей пришлось идти самой, она делала все, что могла, но в кровать его
