- Память у вас с детства такая? - поинтересовался Роумэн.
- Нет. Я все забывал, когда был мальчишкой.
- Видите... А я все помнил... Зато теперь стал забывать... Закажите-ка еще чего выпить.
- Вам - виски?
- Естественно, не <виши>, - ответил Роумэн, поднявшись. - А почему вы не пьете?
- Сегодняшней ночью один из нас должен быть по-настоящему трезвым.
Роумэн усмехнулся:
- Это тоже Монтень?
- Нет, это я, - в тон ему ответил Штирлиц.
- Это вы, - задумчиво повторил Роумэн и снова посмотрел на часы. - Я могу обратиться к вам с просьбой?
- Конечно. Это, впрочем, не означает, что я ее безоговорочно выполню.
- Я дам вам три телефона, доктор. По первому вы пригласите к аппарату сеньора Хайнца Достера. По второму - Адольфа Зайделя, а по третьему сеньора Эухенио Парреду.
- Пригласил. Дальше?
- Вам эти имена неизвестны?
- Нет.
- А Фридрих Кальбах?
- Не слышал даже.
- Хорошо... Скажете каждому из них следующее: <Я жду вас на чашку кофе, пришел контракт, надо обсудить условия, при которых мы его подпишем. Только возьмите мой сигареты, здесь продают только <Дукадос>. Такую просьбу выполните?
- Выполню. Время и место встречи сеньоры Достер, Зайдель и Парреда знают?
- Да. Они сразу же придут туда, куда должны прийти.
- Эти люди относятся к числу ваших врагов?
- Да. Я когда-нибудь покажу вам их фотографии. Думаю, вы вспомните эти лица; коридоры РСХА были не такими уж темными, чтобы не заметить тех, кто шел тебе навстречу.
- Вполне светлые коридоры, - ответил Штирлиц. - Черта заметишь, не то что лицо того, кто идет тебе навстречу.
- Телефон внизу, доктор. Не станете возражать, если я буду присутствовать при ваших разговорах?
- А если бы возразил?
Роумэн потушил сигарету в пепельнице и поднялся со стула.
...Все три человека были на месте; вопросов не задавали, ответили, как по-писаному, видимо, словами отзыва; звонку не удивились, значит, Гаузнер не врал...
- А теперь, - сказал Роумэн, когда Штирлиц положил трубку, - не сердитесь на меня и отойдите в сторонку, я должен сделать мой звонок...
- Я подожду наверху?
- Нет, подождите здесь. Только в сторонке. Я буду секретничать, не взыщите...
...Вутвуд выслушал Роумэна, сказал, что он перенесет разговор, заказанный с Чикаго на ночь, если действительно Пол обещает ему сногсшибательную сенсацию, и пообещал приехать на автостанцию, куда прибывает рейс из Севильи.
...Эронимо по-прежнему не отвечал: ни на работе, ни на конспиративной квартире, где они обычно встречались, его не было; Роумэн позвонил домой полковнику, встреча с ним была совершенно необходима; служанка ответила, что <сеньор коронель уехал в командировку>.
- Когда? - удивился Роумэн, мы же виделись накануне моего вылета, он ничего не говорил ни о какой командировке, странно.
- Сейчас я позову сеньору, одну минуту, пожалуйста.
Сеньора сказала, что Эронимо срочно вылетел куда-то сегодня утром; о, ведь он никогда не говорит, куда он поехал, это вопрос службы, я не вправе интересоваться; нет, нет, он ничего никому не просил передавать, очень сожалею, а кто звонит, простите?
Роумэн задумчиво положил трубку; вот оно, понял он. Теперь я еще ближе к финалу. Его скоропалительный отъезд, если он действительно уехал, не случаен. Его, видимо, вывели из дела, я теперь лишен связи с его ведомством, помощи ждать не от кого... Значит, сегодня что-то произойдет. Что?
- Что? - переспросил Штирлиц и вздохнул. - Поскольку я не знаю всего, что знаете вы, буду строить логическую схему, совершенно голую, а вы корректируйте, соотнося с той информацией, которой владеете...
- Знаете, я тоже умею мыслить логически, так что не стоит меня этому учить. Я задам вопрос еще более однозначно: как бы поступили люди Гиммлера, если бы некто, из стана их противников, узнал то, чего он не имел права знать?
- А как бы в этом случае поступили вы?
- Я бы думал, как надо поступить, чтобы информация, ушедшая к противнику, стала дезинформацией. Я бы думал, как можно ее перевернуть, обратить против моих врагов.
- Времени хватает?
- Нет.
- Это немаловажный фактор... Скажите мне... В какой мере и с каких пор дело вашего друга Эйслера может быть каким-то образом связано с тем, что вас сейчас занимает?
- Попали в десятку.
- А если так, в чем уязвимость вашей позиции?
- В ее неуязвимости, как ни странно.
- Верно... Итак, люди Гиммлера могли бы пойти по двум путям: либо они должны устроить такую провокацию, которая сделает вас их послушным орудием - перевербовка и все такое прочее, либо вас должны устранить. Немедленно. Сегодня же...
- Первое исключено, - отрезал Роумэн. - Им не на чем меня прижать.
- Тогда поезжайте в посольство и ударяйте оттуда по вашим врагам залпами информации. Вам ведь есть что сказать?
- Захотят ли меня услышать, доктор? Как бы этот залп не обернулся против меня с еще большей неотвратимостью, чем возможный выстрел Гауз...
- Я не обиделся, - сказал Штирлиц, заметив, как Роумэн прервал себя. - Это ваше дело, а не мое, вы вправе распоряжаться именами людей, никому другому их не открывая.
- Я довольно долго смотрел в ваши глаза, доктор... И я пришел к выводу, что вы не откажетесь сказать нашему журналисту Вутвуду про Рубенау, и про Фрайтаг, и про Кемпа, и про ту женщину, которую увидели с ним в Прадо... И даже про то, как я пришел к вам и дал вам настоящие никарагуанские документы...
- Вам выгодно упрятать меня в тюрьму?
- Нет. Вы скажете то, что посчитаете нужным сказать, после того как послушаете мои вопросы, обращенные к Кристе... Да, мы ее скоро встретим... Я люблю ее... Вот в чем штука... Ее зовут Криста Кристиансен... Точнее, Кристина... Вы скажете то, что сочтете нужным сказать, только после того, как Вутвуд - это наш корреспондент, он придет к автобусу, - запишет показания Кристы... И мои... По нашим законам всегда требуется два свидетеля. Я - не в счет, если бы для дела хватало моих и ее показаний, я бы не стал вас просить...
- Хотите ударить по тем национал-социалистам, которые ушли от возмездия? Я так вас должен понимать?
- Так.
- Объясните, какое отношение к этому имеет ваш друг Эйслер?
- Непосредственное...
- Есть доказательства?
- Достаточно веские, хоть и косвенные...
- Ваша женщина... Криста... Ей есть что сказать?
- Да.
- Она вам призналась в чем-то?
