связи сотрудников с красными, какая глупость. Их надо проверять на п л а с т и л и н о в о с т ь, вот на что их надо проверять!
- Ладно, - вздохнул Визнер. - Думаю, вариант введения прессы в игру мы отвели. Будет скандал, превыше всего журналисты блюдут достоинство. Какие еще предложения?
- Вы позволяете мне отправиться в Панаму, - еще тише, шепотом сказал Макайр. - Прямо сейчас. Если нет рейса, можно сговориться с Пентагоном, от них в зону канала самолеты уходят каждый час. Я лично включусь в поиск четверки. Все же Роумэна я лучше всех вас знаю, я замечу его из тысячи, даже в камуфляже... Не говоря уже о Гуарази.
- Прекрасная идея. Допустим, вы их нашли. Дальше?
- Я привожу их сюда.
- Макайр, думайте, что говорите! Никто из нас не знает, зачем они рванулись на юг. Никто. Ясно, что на встречу с русским агентом, с этим самым Штирлицем... А зачем? Почему такая срочность? Отчего в это предприятие вошел синдикат? Почему в а ш и люди, Макайр, ваши, вы с ними контачили, разорвали контракт и стали поддерживать Роумэна? Можете дать ответ на эти вопросы? Допустим, вы привезли сюда Роумэна и Гуарази, - а что дальше? Кто будет выплачивать им нанесенный ущерб? Люди поехали отдыхать в Панаму, а вы одели на них наручники. Выплачивать ущерб станете вы, сотрудник новой разведывательной институции.
- Хорошо, - Макайр как-то по-новому, подобострастно кивнул, - я попытаюсь... Я нахожу их там и неотступно следую за ними...
Визнер изумился:
- Вы следите за Гуарази и Роумэном?! Вы, который ни разу не был ни на фронте, ни в тылу врага, следите за двумя профессионалами?!
- Значит, выхода нет?
- Я с самого начала предложил вполне достойный выход, Макайр. Нашкодили - умейте платить по векселю. Причем, поскольку вы наш, поскольку вы п о в е д е т е роль, вам переведут триста тысяч долларов. С такими деньгами вас возьмут в любое дело...
- Что я должен сейчас делать?
- А ничего. Идти к себе и продолжать работу. Как ни в чем не бывало. Когда я получу какую-то информацию с юга, вызовите врача - боли в области сердца... И ждите указаний... Еще выпьете?
- Да.
- Разбавить водой?
- Не надо.
Макайр выпил полстакана, содрогаясь; долго тяжело дышал, потом откинулся на спинку низкого, мягкого дивана и сказал:
- Я хочу встретиться с Алленом.
- Он не станет с вами встречаться.
- Я согласен сделать все, что вы сказали, мистер Визнер. И поэтому я должен увидеться с Даллесом.
- В таком случае считайте, что нашего разговора не было. Пусть все идет, как шло. Повторяю, у Даллеса свои игры, у меня свои. Я решил начать с той игры, которую доверчиво открыл вам. Если вы расскажете о ней Даллесу - выкручивайтесь из создавшегося положения сами. Меня перестанет интересовать ваша судьба, если в дело войдет кто-нибудь третий. Я не вижу какую-либо выгоду во всем этом предприятии.
Макайр поднялся.
- И тем не менее, я обязан увидаться с ним.
- Валяйте, - Визнер кивнул. - И передайте ему вот это, - он достал из кармана пять страниц бумаги.
- Что это? - спросил Макайр, обрушиваясь на диван.
- Ваша исповедь. Когда вы написали ему, каким образом протащили в Штаты агента абвера Вальтера Кохлера... Берите, берите, у меня есть копии... Да и потом это собственность Аллена, а не моя...
- Я написал... это... в одном экземпляре и передал... Даллесу...
Визнер раздраженно закурил:
- Только, бога ради, не падайте больше в обморок! Не вызывать же мне сюда доктора...
- Я хочу знать, как очутилась у вас эта бумага?
- Это не бумага, а ваш приговор. Даллес не любит выносить приговоры. Он любит миловать и помогать идти вверх. Он не станет встречаться с вами. Вы меня вынудили сказать вам правду. Я не хотел этого, честное слово... Садитесь к столу и пишите то, что я вам продиктую.
- У меня трясутся руки...
- Помассируйте... Соберитесь в конце концов, как не стыдно... Итак, договорились или нет?
- Да. Мы договорились.
- Ну и слава богу. Боб. У меня камень свалился с плеч. Садитесь и пишите...
Макайр медленно, по-стариковски поднялся, шаркающе обогнул диван, сел в кресло Визнера, взял ручку, медленно, как-то заторможенно отвернул колпачок, придвинул блокнот и сказал:
- Диктуйте, мистер Визнер.
- Фрэнк. Теперь я снова Фрэнк, ладно? Я снова для тебя Фрэнк. Пиши, Боб: <Пепе. Сколько можно травить меня Кохлером? Кто сказал вам о нем? Поверь, я не знал, что он нацист, когда привез его в Штаты. Вы поступаете как марионетка в руках Штирлица. Вы на грани измены этой стране, Пепе. Одумайтесь. Я готов понести наказание за Кохлера, но оно будет сущей ерундой в сравнении с тем, что может ждать вас. Ваш друг Макайр>. Дату пока не ставь, помозгуем вместе... Теперь второе: <Пепе, я никогда не был человеком робкого десятка. Тебе не удастся меня запугать. Я не пойду на то, чего ты требуешь. Молю тебя, одумайся! Макайр>. Это подпиши сегодняшним днем... А первое датируй тем днем, когда Роумэн был у тебя перед вылетом в Голливуд... Он вернулся из Кордовы, помнишь, со списком нацистов, которые скрывались в Аргентине, а ты выгнал его из кабинета...
...Эти письма обнаружат в кабинете Макайра, в его сейфе, после того, как тело найдут в порту, с тремя огнестрельными ранами в животе, - месть мафии; на этом Лаки Луччиано будет сломан - раз и навсегда. Лаки терять нельзя - умница и настоящий мастер своего дела, без таких, как он, будущая работа серьезной разведки немыслима...
МЮЛЛЕР, ШТИРЛИЦ (сорок седьмой) __________________________________________________________________________
Штирлиц проснулся, словно от удара; не открывая глаз, совершенно явственно ощутил, что на него кто-то пристально, неотрывно, изучающе смотрит.
Сколько сейчас, подумал он, видимо, восемь, а может, восемь пятнадцать, но никак не больше, правда, ящерка?
Он ощущал время, ошибаясь в пределах десяти, максимум пятнадцати минут. В детстве, когда был жив папа, он мог спать до десяти, а то и одиннадцати, особенно если накануне собирались гости; впервые он проснулся ни свет ни заря после того, как Мартов и Воровский привели в их маленькую цюрихскую квартирку вождя мирового анархизма князя Кропоткина.
Петр Александрович пил чай легкими глотками (отец потом заметил, что весь аристократизм князя как бы сфокусировался в той грациозной элегантности, с какой князь держал чашку, ставил ее на блюдце, пробовал варенье и брал крекер), говорил по-юношески увлеченно:
- Перед тем как поспешить к границам, чтобы спасти страну от нашествия чужестранцев, восставшие парижане казнили дворян, содержавшихся в тюрьмах. Нет сомнения, что аристократы примкнули бы к немцам и вздернули всех революционеров на столбах. Тех, кто обвиняет в жестокости поднявшихся против тирании, следует спросить: <А ты сам страдал в темницах?! Ты провожал своих друзей на гильотину?!> Если не страдал - молчи и стыдись обвинять восставших! Тем более, что в массе своей народ сострадателен к своим жертвам; террор подготовляет диктатуру, а гильотина требует нового прокурора и попа, все возвращается на круги своя. Зло заразно, как и добро. Людей будущего надо приучать к мысли: <Поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой>. Справедливость и энергия перевернут мир. Энергия еще более заразна, чем зло. Будущее за людьми, наделенными энергией, которая всегда окрашена созидающим духом творчества...
Эти слова Кропоткина навсегда запали в душу Исаева; именно после того, как князь, приезжавший на встречу с социал-демократами (высоко чтил Ленина, несмотря на кардинальные разногласия идейного
