Герасимов положил руку на оплывшее, по-бабьи жирное плечо Азефа и сказал.
- Я поеду к нему сам. Обещаю договоримся миром.
- Нет Не договоритесь. - Азеф покачал головой. Напрасно все это. Ни к чему Только дерьма нахлебаетесь.
- Мы с ним друзья, Евгений Филиппович. Сослуживцы как-никак.
- Вы 'сослуживцы'. - Азеф сухо усмехнулся. - А я 'подметка'. Что со мной говорить? Отслужил свое - и в мусор, вон из дома...
- Я не узнаю вас. Евгений Филиппович. С таким настроением вам нельзя возвращаться в Париж. Вам предстоит состязание, и вы обязаны его выиграть. И вы его - с вашим-то опытом, с волей вашей - выиграете. Я в вас верю Обещаю вам локализовать Лопухина. Слово чести.
...Назавтра, в ранние петербургские сумерки, когда шквальный ветер, налетавший с залива, рвал полы пальто и нес по улицам мокрый снег с дождем, Герасимов вылез из экипажа на Васильевском острове, рядом с особняком графини Паниной, где жил Лопухин, и поднялся по широкой лестнице, устланной красным ковром, на третий этаж.
Лопухин и на этот раз дверь открыл сам, горничная еще не воротилась, кухарка готовила ужин, громыхая кастрюлями, звонка не слышала; Герасимова поначалу не узнал - тот сильно похудел на водах, пальто висело на нем, лицо осунулось, поздоровело; признав, искренне обрадовался:
- Ах, как это мило, что вы заглянули, Александр Васильевич, вот уж не ждал! Не с посланием ли от Петра Аркадьевича?
До сих пор Лопухин затаенно верил, что Столыпин вот-вот пригласит его вернуться; как правило, все уволенные с больших должностей уповают на чудо, совершенно лишаются логики, живут грезами - вот что значит отойти от дела, упустив из рук власть!
- Думаю, он заканчивает его обдумывание, - улыбнулся Герасимов. - Живем в непростое время, огляд нужен, разминка.
- Раздевайтесь, Александр Васильевич, милости прошу к столу. Чайку? Или спросить кофе?
- Молока, если разрешите. Держу диету. Молоко очень помогает похуданию, должен заметить...
- Ах, суета сует и всяческая суета, - вздохнул Лопухин, вешая пальто Герасимова на оленьи рога. - Все под богом ходим, сколько кому суждено, столько и проскрипит, тощий не станет толстым, склонный к полноте не похудеет...
Крикнув в темный, длинный коридор, который вел на кухню, чтоб сделали английского чаю и подали стакан молока, Лопухин провел Герасимова в кабинет, сплошь завешанный фотографиями, маленькими миниатюрками, акварелью, карандашными рисунками, и усадил его в старинное кожаное кресло, стоявшее возле камина.
- Ну, так с чем пожаловали? Я, признаться, поначалу решил, что вы от премьера... Раньше-то он был для меня 'Петя'... Как же власть воздвигает границы между людьми! Мне передавали, что он несколько раз осведомлялся обо мне, потому и решил, что вы, столь близкий к нему человек, пожаловали с приятными известиями...
- Я по частному делу, Алексей Александрович, - ответил Герасимов, кляня себя потом за то, что не оставил Лопухину хоть гран надежды, весь разговор мог бы принять иной оборот, спас бы Азефа.
- Ну что ж, - ответил Лопухин с нескрываемым разочарованием, - к вашим услугам.
Кухарка принесла чай и молоко, поставила стаканы на низкий столик, выложенный уральскими самоцветами, и, пожелав гостю приятно откушать свежего молочка, выплыла из кабинета.
- Я по поводу Азефа, - сказал наконец Герасимов, ощущая какое-то тягостное неудобство.
Лопухин не донес чашку до рта, досадливо вернул ее на блюдце:
- Вот уж напрасно вы об этом мерзавце печетесь!
- Но этот, как вы изволили выразиться, мерзавец довольно долго работал с вами, - достаточно резко возразил Герасимов.
- Он со мною не работал Он предавал своих друзей департаменту и за это брал деньги. Он расплачивался за свое богатство головами людей, которые ему верили... Я никогда не забуду, как он выдал мне своего ближайшего друга Хаима Левита: 'Тот готовит акт, очень опасен, ему не место на земле'. Левита взяли и привезли в департамент. Я специально пошел на допрос: худенький такой, шейка тоненькая, глаза горят, бросил химический факультет университета во имя революции, а был, судя по оставшимся публикациям, талантлив, профессура в нем души не чаяла... Как сейчас его помню, знаете ли. Я спросил: 'Кто вас мог предать Левит?' А он ответил с презрением: 'Среди революционеров предателей нет!' - 'Ну, а как же вы тут очутились? Кто из ваших знал, где находится динамитная мастерская? Мы же вас с поличным взяли, Левит. А это значит, что вы подпадаете под юрисдикцию военного суда И приговор будет однозначным - казнь. Вы это понимаете?' 'Прекрасным образом понимаю'. - 'Кто приходил к вам в мастерскую семь дней назад? Жирный, высокий, со слюнявым ртом?' Тут бы ему и дрогнуть, я ж ему спасательный круг бросил! Назови руководителя - ему петля, тебе каторга, а там, глядишь, за молодостью лет и помилуют. Так ведь нет, перекосился, будто от удара, и ответил: 'На все дальнейшие вопросы провокационного характера отвечать отказываюсь...' И ни слова больше не проронил... Повесили несчастного юношу, а вы, изволите ли видеть, пришли хлопотать за пособника палачей...
- Нас с вами называли палачами, - заметил Герасимов. Кровавыми царскими палачами. Ну, да бог с ним, перенесем и такое... А вот жизнь-то вам Азеф спас, Алексей Александрович. Ведь на вас был акт запланирован. Но он не дал его совершить.
- Полагаете, из благородных соображений? - осведомился Лопухин. - Рыцарь? Да он сам этот акт против меня ставил, чтобы выклянчить себе больший оклад содержания!
- За риск положено платить.
- Он работал без риска! Повторяю, он расплачивался головами своих друзей.
- Его друзья были нашими врагами, Алексей Александрович... И продолжают ими быть поныне...
- Моими? - усмешливо переспросил Лопухин. - Нет, теперь они не являются моими врагами Ваши? Да, бесспорно Когда вас вышвырнут с государственной службы, а это может произойти в любую минуту, они перестанут считать вас своим врагом Вы думаете, что Азеф не имел никакого отношения к убийству великого князя Сергея? Он поставил этот акт, он! У меня брал деньги, чтобы спасти несчастного, отдал полиции почти всех боевиков, но трех, самых отважных, приберег: 'мол, я о них ничего не знал, ваши филеры прошляпили, не тем маршрутом великого князя повезли!' Ложь все это! Ничего мои филеры не прошляпили! Он двойник! Мерзкий провокатор! Он всегда и всех предавал!
- Алексей Александрович, я что-то не возьму в толк вы действительно намерены публично подтвердить работу Азефа на тайную полицию?
- Публично я ничего делать не намерен. Но если мне покажут какие-то документы, а они, судя по всему, у Бурцева есть, я роль приписного шута, который тупо повторяет то, что печатают наши официозы, играть не стану.
- Погодите, Алексей Александрович, погодите. Вы намерены открыть революционерам имя вашего сотрудника?
И тут Лопухин ударил:
- Вашего, Александр Васильевич, вашего...
Герасимов поднял глаза, в которых было горестное понимание той обиды, которая постоянно точила сердце Лопухина, если бы я мог открыть ему все про себя, он бы пощадил Азефа, но разве скажешь?
- Алексей Александрович, вы понимаете, что ваши показания - даже доверительные, а отнюдь не публичные - означают вынесение Азефу смертного приговора? А ведь у него жена, двое маленьких детей. Каково им будет, об этом вы подумали?
- А он вспоминал про семью, когда покупал себе на департаментские деньги роскошных кокоток?! Он вспоминал про семьи тех, кого отправлял на виселицу? Он целовал Фриду Абрамович в лоб обнимал, как сестру, а накануне сказал нам, где ее брать с поличным, чтоб сразу под петлю. А у Фриды этой мать парализованная. умерла от голода через три месяца после того, как казнили дочь. А Каляев? 'Мой сын, мой сын'. Нет Александр Васильевич, и не просите!
- Скажите, вы с Бурцевым виделись?
- Я слышу в вашем вопросе интонации допроса, - сухо заметил Лопухин. - Или я ошибаюсь?
- Помилуйте, Алексей Александрович! Как вы могли такое подумать?! Просто я не могу не
