его самого он стал считать, что имеет дело с восторженным сторонником прогресса или же, наоборот, твердым приверженцем жесткой линии. Автором правовых реформ или сталинистом. Собутыльником негритянского певца Робсона или наперсником реакционного писателя Шолохова. На худой конец, просто гением, которому ведомо все. Своими недомолвками, подкрепленными упоминанием известных имен, он выставлял себя то ангелом, то исчадием ада.
Никитин, несомненно, был блестящим старшим следователем по делам об убийствах. Хотя Аркадий умел хорошо обосновать обвинение, неизменно получалось так, что только когда в комнате для допросов появлялся Никитин с двумя бутылками и хитрым выражением лица, спустя несколько часов он выходил вместе с сознавшимся, пристыженным убийцей.
— Все дело в признании, — объяснял Никитин. — Если ты не можешь утешить людей религией или воздействовать на их психику, дай им по крайней мере сознаться в преступлении. Пруст говорил, что можно соблазнить любую женщину, если иметь терпение до четырех утра сидеть и слушать ее жалобы. Любой убийца жаждет излить свою душу.
Когда Аркадий спросил, почему его перевели с дел об убийствах на связь с правительством, он коротко объяснил: «За взятки, мой мальчик».
— Кервилл. Красные. Диего Ривера. Побоище на Юнион-сквер, — повернувшись, Никитин спросил: — Знаешь, где Нью-Йорк? — Он поскользнулся на ступеньке, столкнув книгу, которая вместе с двумя другими покатилась по ступеням, потом еще одну. Наконец непрочное равновесие было восстановлено.
— Расскажите мне о Кервилле, — попросил Аркадий.
Никитин укоризненно покачал головой.
— Поправляю: о Кервиллах. И о «Красной звезде».
Он собрался с силами и вскарабкался на площадку второго этажа, сплошь уставленную книжными полками.
— Кто такие Кервиллы? — снова спросил Аркадий.
Никитин уронил пустую бутылку, споткнулся о нее коленом и беспомощно завалился на спину между стеллажами.
— Аркаша, ты спер у меня из кабинета бутылку. Ты вор. Убирайся к черту.
На уровне глаз Аркадий увидел засохшую корку сыра и початую бутылку сливовой наливки. Под ними была книга «Политический гнет в Соединенных Штатах в 1940–1941 гг.». Держа бутылку под мышкой, он щелкнул пальцем по оглавлению.
— Можно взять?
— Окажи любезность, — ответил Никитин.
Аркадий бросил Никитину бутылку.
— Нет, — бутылка выскользнула из рук. — Оставь себе книгу. И больше не приходи.
Кабинет Белова напоминал военный музей. На газетных фотографиях плохо различимые фигурки марширующих солдат. В рамках на тонкой газетной бумаге заголовки: «Героическая оборона на Волге», «Сломлено ожесточенное сопротивление противника», «Герои, славят Отечество». Белов спал, широко раскрыв рот, на нижней губе и на груди виднелись хлебные крошки. В руке была бутылка пива.
Аркадий взял другой стул и открыл взятую у Никитина книгу:
Аркадий пропустил послание солидарности от Сталина, которое было зачитано перед возбужденными массами людей.
Старший следователь по надзору за промышленными предприятиями открыл оба слезящихся глаза, облизал губы и выпрямился.
— А я как раз просматривал производственные инструкции, — начал он, хватаясь за падающую бутылку. Он скомкал остатки бутерброда и с силой швырнул в корзинку. Рыгнув, он уставился на Аркадия. — Давно ты здесь?
— Я тут как раз просматривал одну книгу, дядя Сева, — вместо ответа сказал Аркадий. — В ней говорится: «Врагов общества нужно изгонять из общества, не считаясь с их конституционными правами».
— Это просто, — подумав мгновение, ответил старик. — В силу самого определения враги общества не имеют конституционных прав.
Аркадий щелкнул пальцами.
— Ну вы даете!
— Высший класс, — Белов отмахнулся от дальнейших похвал. — Так зачем пришел? Теперь ты слушаешь меня, только когда тебе что-нибудь надо.
— Я пытаюсь отыскать оружие, выброшенное в реку в январе.
— Ты хочешь сказать — на реку. Она же замерзала.
— Верно, но, может быть, не везде. Некоторые заводы все еще сливают в нее отходы, там льда может и не быть. Вы лучше других знаете все заводы.
— Загрязнение — главный предмет наших забот, Ар-каша. Существуют строгие правила относительно охраны окружающей среды. Ты еще с малолетства постоянно жаловался мне на грязь и дым от заводов, аж всю задницу проел.
— Но, может быть, в порядке исключения, где-нибудь разрешен сброс теплой очищенной воды?
— Все считают, что им требуется исключение. Однако сброс сточных вод в Москву-реку в пределах городской черты строжайше запрещен.
— Но промышленность должна двигаться вперед. Страна, что человек, — сначала мускулы, потом лосьон для волос.
— Правильно, и ты думаешь, Аркаша, что делаешь из меня дурака, когда говоришь прописные истины. Тебе бы побывать в таком фантастическом городе, как Париж. Знаешь, почему там такие большие бульвары? Чтобы легче стрелять в коммунистов. Так что не крути мне больше мозги насчет загрязнения. Ну
