подушки.
— Насколько хорошо?
— Очень хорошо, — ответил врач, достаточно серьезно, чтобы Аркадий понял, что тот не одну неделю боролся за то, чтобы услышать этот вопрос. — Нож прошел через толстую кишку, желудок и диафрагму, зацепив печень. Ваш приятель упустил единственную вещь, хотя, возможно, и метил туда, — брюшную аорту. Тем не менее, когда вы поступили сюда, кровяное давление было на нуле; потом нам пришлось иметь дело с заражением, перитонитом, одной рукой накачивать вас антибиотиками, а другой откачивать всякую дрянь. Бассейн, в котором вы тонули, кишел заразой. Единственное, в чем вам повезло, так это то, что до ранения вы в течение суток ничего не ели, иначе инфекция распространилась бы по пищеварительному тракту, и тогда даже мы не смогли бы вас спасти. Поразительно, не правда ли, как иногда жизнь зависит буквально от крошки хлеба. Вам повезло.
— Теперь я знаю.
В следующий раз явились пять человек. Усевшись вокруг кровати, они по очереди задавали вопросы, стараясь запутать Аркадия. Кто бы ни задавал вопрос, он решил отвечать Приблуде.
— Асанова нам все рассказала, — сказал один из них. — Вы были инициатором сговора с американцем Осборном, обещая оградить его от действий прокурора Ямского.
— У вас есть отчет, который я послал генеральному прокурору, — ответил Приблуде Аркадий.
— Вас неоднократно видели беседующим с Осборном, в том числе накануне Первого мая. Вы его не арестовали. Вместо этого вы отправились прямо к университету, куда заманили прокурора, и с помощью этой женщины убили его.
— У вас есть мой отчет.
— Чем вы можете объяснить свои контакты с Осборном? Прокурор после встреч со следователями всегда вел записи. В его записях ничего нет о ваших так называемых подозрениях в отношении американца. Если бы вы упомянули о них, он бы немедленно связался с органами безопасности.
— У вас есть мой отчет.
— Нас не интересует ваш отчет. Он только служит свидетельством вашей вины. Ни один следователь не установил бы факты похищения соболей в Сибири или вывоза их из страны на основании тех неубедительных улик, которыми вы располагали.
— Я установил.
Это был единственный раз, когда он изменил форму ответа. Его обвиняли в сговоре с Осборном с целью получения денег; его развод приводился в подтверждение психического срыва; было известно, что он приставал к Осборну с просьбой подарить дорогостоящую шапку; Асанова рассказывала о его приставаниях к ней как к женщине; он поощрял замыслы Осборна, рассчитывая, если повезет, на сенсационный арест в разгар кампании против подобных ему карьеристов; свидетельством его необузданного характера служит нападение на секретаря райкома, друга его бывшей жены; его связь с иностранным агентом Джеймсом Кервиллом стала явной благодаря его сотрудничеству с братом агента Уильямом Кервиллом; он забил насмерть сотрудника КГБ на даче прокурора; Асанова показала, что он вступил в половую связь с ныне погибшей участницей банды Валерией Давидовой; он был моральным уродом благодаря славе своего отца — одним словом, о нем известно все. На все попытки вывести его из себя, запутать и запугать Аркадий предлагал Приблуде прочесть его отчет.
Не говорил один Приблуда. Его хватало лишь на угрожающее молчание да убогие мысли под прилизанными волосами. Аркадию он запомнился укутанным в пальто на снегу в то первое утро в Парке Горького. Он не представлял, какое большое место он все это время занимал в мыслях Приблуды. Сосредоточенный взгляд Приблуды был поразительно красноречив. Всей правды не знали; вообще ничего не знали.
Охрану убрали, в комнату принесли телефон. Поскольку телефон ни разу не звонил и никто им не пользовался, Аркадий предположил, что это подслушивающее устройство. Когда ему впервые разрешили нормально питаться, он слышал, как тележка с едой долго ехала от лифта до его двери. Все остальные комнаты на этаже пустовали.
Еще два дня пятеро дважды в день являлись для допросов. Аркадий неизменно отвечал одной и той же фразой. В какой-то момент его удивительным образом осенило.
— Ямской был одним из вас, — прервал он. — Он служил в КГБ. Вы сделали своего человека прокурором Москвы, а он фактически оказался изменником. И вы вынуждены пустить мне пулю в голову только потому, что он выставил вас в таком дурацком свете.
Четверо из пяти переглянулись между собой, только Приблуда внимательно слушал Аркадия.
— Как говорил Ямской, — горько усмехнулся Аркадий, — все мы дышим воздухом и писаем водой.
— Заткнись!
Пятеро вышли в коридор. Аркадий, лежа в постели, размышлял о лекциях прокурора о справедливом распре-делении полномочий органов правосудия, выглядящих тем более забавными в свете происходящего. Пятеро не вернулись. Спустя некоторое время впервые за неделю появились охранники и отставили пять стульев к стене.
Как только ему разрешили ходить, опираясь на палку, он подошел к окну. Он обнаружил, что находится на шестом этаже, рядом проходит шоссе и совсем недалеко видна кондитерская фабрика. Он догадался, что это кондитерская фабрика «Большевик», расположенная на Ленинградском шоссе, хотя не мог припомнить ни одной больницы в этом районе. Он попробовал открыть окно, но оно оказалось запертым.
Вошла сестра.
— Мы не хотим, чтобы вы причинили себе вред, — сказала она.
Он не хотел ничего с собой делать, хотел лишь понюхать запах шоколада с фабрики. Он чуть не заплакал — так хотелось понюхать шоколад.
Он то ощущал прилив сил, то в следующий момент готов был расплакаться. Причиной этого отчасти было напряжение, вызываемое допросами. Те, кто допрашивал, обычно работали бригадами, сосредоточивая всю свою волю на одном человеке, запутывая его побочными вопросами и ложными обвинениями, чем нелепее, тем лучше, пугая его то одним, то другим, пока он не оказывался в их власти. Такой человек, которого поставили на колени, уже считался честным человеком. Как правило, в этом не видели ничего плохого, так что он ожидал, что и с ним так будут обходиться. Это было обычным делом.
Определенное неудобство причиняла изоляция. К нему не пускали посетителей, не разрешали разговаривать с охраной или сестрами, не давали читать книг и слушать радио. Он разбирал фабричные знаки на посуде и утвари или наблюдал из окна за движением по шоссе. Единственная работа ума сводилась к размышлениям вокруг множества противоречивых вопросов и догадок про Ирину. Она жива. Она ничего не сказала, и она знала, что он тоже ничего не сказал. В противном случае допрос был бы точнее и опаснее. Почему он скрыл, что она знала о контрабанде? Когда он привел ее к себе домой? Что было потом?
После одного дня без допросов появился Никитин. Разглядывая своего коллегу и бывшего ученика проницательными глазами, старший следователь по связям с правительством огорченно вздыхал.
— Когда мы виделись в последний раз, ты целился в меня из пистолета, — сказал Никитин. — Это было почти месяц назад. Сейчас ты кажешься немного спокойнее.
— Я не знаю, как выгляжу. У меня нет зеркала.
— А как же ты бреешься?
— Мне приносят электробритву вместе с завтраком и уносят на подносе. — С кем бы он теперь ни говорил, даже с Никитиным, он не старался сдерживать себя. А ведь много лет назад, когда Никитин был старшим следователем по делам об убийствах, было время, когда между ними были близкие отношения.
