не принимала. Даже денег, хотя большую часть времени голодала. Она соглашалась принять только один подарок — Америку. А что дал ей Аркадий? Платок с пасхальными яйцами. Только Осборн мог дать ей Америку, только Осборн сказал ему правду. Осборн имел возможность делать подарки.
Америка, Россия, Россия, Америка. Америка — самая лучшая из иллюзий. Она ни во что не ставила возлагавшиеся на нее надежды. Даже сейчас, залитая светом огней, когда у тебя в руках вот-вот захрустят доллары, она оставалась иллюзией. Он бы не приехал, если бы знал о связи Ирины с Осборном, сказал он себе. Но тут же ответил, что всегда знал об этом. Кто он такой, чтобы рассуждать об иллюзии?
Она вернется, если так скажет Аркадий, — даже Осборн признал это.
А каковы Ирина с Осборном в постели?
Ирина, Осборн, Осборн, Ирина. Он мог представить их в постели, как оба переплелись между собой. Нет, трое.
Он очнулся от дум, когда машина вдруг остановилась у обочины. Он заметил, что они находятся намного южнее Двадцать девятой улицы. Обе задние дверцы резко распахнулись. С обеих сторон в машину наклонились молодые негры, одной рукой приставив к голове Аркадия пистолет, другой предъявляя знаки детектива. Стеклянная перегородка, отгораживающая водителя от заднего салона, опустилась. За рулем сидел не кто иной, как Кервилл.
— А что с шофером? — спросил Аркадий.
— Один плохой человек стукнул его по башке и украл машину, — ухмыльнулся Кервилл. — Добро пожаловать в Нью-Йорк!
Кервилл поглощал горячие сэндвичи с говядиной, сдабривая их виски и пивом. Два чернокожих детектива в противоположной кабине пили ром с кока-колой. Аркадий сидел напротив Кервилла с пустым стаканчиком. Он все еще был далеко, еще не освободился от пережитого, перед глазами все еще стояла постель с разбросанными простынями. Он сидел с Кервиллом как человек, задумавшийся перед камином.
— Осборн может заявить: «Да, их убил я», — объяснял Кервилл. — Он даже может сказать: «Я застрелил их в Парке Горького в три часа первого февраля. И рад этому». И его не выдадут. Если нанять приличного американского адвоката, дело затянется лет на пять. На то, чтобы выслать нацистского военного преступника, уходит двадцать лет. Скажем, пять лет до первого слушания, еще пять лет на рассмотрение апелляции. В конце он еще может подать апелляцию в федеральный суд и купить признание в нарушении закона в ходе процесса. Хоть выиграет, хоть проиграет, а пятнадцати лет как не бывало. Соболя размножаются, и через пятнадцать лет русская монополия на соболя отойдет в область истории. А это пятьдесят миллионов долларов в валюте. Так что о выдаче можно забыть. Другие два варианта — это пришить Осборна или выкрасть у него соболей. Иначе надо идти на сделку. Бюро опекает Осборна, а русские не знают, где соболя, так что они пойдут на сделку. Знаешь, надо отдать ему должное. Осборн наплевал на КГБ, а потом растер. Теперь он, черт возьми, американский герой. А кто ты? Жалкий подрывной элемент из России. Но я тебе помогу, Ренко.
Кервилл и двое его детективов были похожи на экзотических разбойников и уж, конечно, никак не вязались с представлениями о московской милиции. Украденный лимузин стоял всего в нескольких кварталах.
— Тебе надо было помогать мне в Москве, — заметил Аркадий. — Тогда я мог бы задержать Осборна. Теперь ты мне не поможешь.
— Я могу тебя выручить.
— Выручить меня? — комизм положения взбодрил Аркадия. Еще вчера он, может быть, и поверил бы Кервиллу. — Меня без соболей не спасешь. А соболи, что, у тебя?
— Нет.
— Выручить меня тебе не по силам. Надеяться не на что.
— Брось девку — пускай КГБ спишет все на нее.
Аркадий протер глаза. Чтобы он остался в Америке, а Ирина вернулась в Россию? Глупее не придумаешь.
— Нет.
— Я так и думал.
— Ну что же, спасибо за добрые намерения, — Аркадий стал подниматься из-за стола. — Может быть, подбросишь меня до отеля?
— Минутку, — Кервилл усадил его за стол. — Давай-ка выпьем ради старого знакомства. Он налил Аркадию полный стакан, пошарил в карманах и бросил на стол целлофановые мешочки с земляными орешками. Билли и Родни с нескрываемым любопытством глядели на Аркадия, будто тот собирался пить носом. Оба рослые, черные как смоль, в ярких рубашках, с бусами на шее. — Если бюро смогло одолжить тебя заведомому убийце, оно может позволить одолжить тебя на пять минут департаменту полиции Нью- Йорка, — подвел итог Кервилл.
Аркадий передернул плечами и залпом выпил виски.
— Что-то стакан маловат, — заметил он.
— Это одна из пыток, придуманная монахами, — сказал Кервилл. Он обернулся к своим детективам. — Эй, к орешкам требуется посудина. Может кто-нибудь из вас оторвать задницу от стула? — Билли направился к бару. Кервилл, обращаясь к Аркадию, заметил: — Хорош скребок?
— Скребок?
— Скребок, ниггер, красавчик, пижон, кокосовый орех. Эй, Родни, — обратился Кервилл к хохочущему детективу, — если этот парень когда-нибудь станет американцем, то ему придется выучить всю эту грамоту.
— Почему ты не любишь ФБР? — спросил Аркадий.
Кервилл чуть повернул свою могучую фигуру. На лице появилась ухмылка.
— Ну, для этого много причин. Если из профессиональных соображений, то потому что ФБР не занимается расследованием, а содержит стукачей. Какие бы дела ни проходили — шпионаж, гражданские права, мафия — все, что они знают, так только от осведомителей. Большинство американцев недолюбливает доносчиков, так что бюро приходится якшаться с особым сортом людей. Их доносчики — или психи, или последние сволочи. Когда бюро сталкивается с подлинной жизнью, неожиданно выплывает какой-нибудь выродок, который умеет задушить человека струной от пианино. Поймали, скажем, такого выродка, и он готов заложить всех своих дружков. Он говорит бюро, что тому хочется услышать, а если и не знает, то присочинит. Видишь теперь, в чем разница. А сыщик идет на улицу и сам копает информацию. Он готов запачкаться, потому что его призвание — быть детективом. А агент бюро — это же адвокат или бухгалтер. Ему хочется сидеть в кабинете, прилично одеваться и при случае заниматься политикой. Такой сукин сын покупает по выродку в день.
— Не все доносчики — выродки, — буркнул про себя Аркадий. Перед глазами встал Миша, каким он его видел в церкви. Он выпил еще, дабы избавиться от наваждения.
— Когда этот выродок все выложит, ему дают другое имя и отправляют в другое место. Если такой выродок пристукнет кого-то еще, бюро найдет, куда его переправить. Есть психопаты, которые поменяли четыре, пять мест, — и до них совершенно не добраться. Я, скажем, не могу их арестовать — у них больше привилегий, чем у Никсона. Вот как бывает, когда не делают дело сами, а живут за счет выродков.
Детектив вернулся с пластмассовой корзиночкой для орешков. Кервилл высыпал туда орешки.
— Пока не садился, Билли, — попросил он, — позвонил бы чернильницам и узнал бы, отпустили ли уже нашего приятеля Крысу.
— Де-ерьмо, — сказал Билли, но звонить пошел.
— Что он сказал? — не понял Аркадий.
— Две лопаты дерьма, — пояснил Родни.
— Осборн говорит, что он осведомитель ФБР, — сказал Аркадий.
— Ага, знаю. — Кервилл поднял очи кверху, словно посмотрел на луну. — Представляю себе ту минуту, когда Джон Осборн прошествовал в бюро. Там все, небось, наступили на собственные яйца — так быстро повскакивали с мест. Такие, как он, — вхож в Кремль, в Белый дом, в высшее общество — не возьмут ни пенса, наоборот, если нужно, с потрохами купят любого сотрудника бюро. Запанибрата со всеми
