– Ну вот, дважды два – четыре, что тебе следует жениться на моей сестре.
Передонов был поражен.
“А ведь и правда, – подумал он, – конечно, дважды два – четыре”. И он с уважением посмотрел на рассудительного Рутилова. “Придется венчаться! С ним не сговоришь”.
Приятели в это время подошли к Рутиловскому дому и остановились у ворот.
– Нельзя же нахрапом, – сердито сказал Передонов.
– Чудак, ждут не дождутся, – воскликнул Рутилов.
– Да я-то, может быть, не хочу.
– Ну вот, не хочешь, чудород! Что ж, ты век бобылем жить станешь? – уверенно возразил Рутилов. – Или в монастырь собираешься? Или еще Варя не опротивела? Нет, ты подумай только, какую она рожу скорчит, если ты молодую жену приведешь.
Передонов отрывисто и коротко захохотал, но сейчас же нахмурился и сказал:
– Да и они, может быть, не хотят.
– Ну, как не хотят, чудак! – отвечал Рутилов. – Уж я даю тебе слово.
– Они гордые, – придумывал Передонов.
– Да тебе-то что! Еще лучше.
– Насмешницы.
– Да ведь не над тобой, – убеждал Рутилов.
– Почем я знаю!
– Да уж ты мне поверь, я тебя не обману. Они тебя уважают. Ведь ты не Павлушка какой-нибудь, чтоб над тобой смеяться.
– Да, поверь тебе, – недоверчиво сказал Передонов. – Нет, я хочу сам уверяться, что они надо мной не смеются.
– Вот чудак, – с удивлением сказал Рутилов, – да как же они смеют смеяться? Ну, как же ты, однако, хочешь увериться?
Передонов подумал и сказал:
– Пусть выйдут сейчас же на улицу.
– Ну, ладно, это можно, – согласился Рутилов.
– Все трое, – продолжал Передонов.
– Ну, ладно.
– И пусть каждая скажет, чем она мне угождать будет.
– Зачем же это? – с удивлением спросил Рутилов.
– Вот я и вижу, что они хотят, а то вы меня за нос поведете, – объяснил Передонов.
– Никто тебя за нос не поведет.
– Они надо мной, может быть, посмеяться хотят, – рассуждал Передонов, – а вот пусть выйдут, потом уж они коли захотят смеяться, так и я буду над ними смеяться.
Рутилов подумал, передвинул шляпу на затылок и опять на лоб и наконец сказал:
– Ну, погоди, пойду скажу им. Вот-то чудодей! Только ты во двор войди пока, а то еще кого-нибудь чорт понесет по улице, увидят.
– Наплевать, – сказал Передонов, но все же вошел за Рутиловым в калитку.
Рутилов отправился в дом к сестрам, а Передонов остался ждать на дворе.
В гостиной, угловой к воротам горнице, сидели все четыре сестры, все на одно лицо, все похожие на брата, все миловидные, румяные, веселые: замужняя Лариса, спокойная, приятная, полная; вертлявая да быстрая Дарья, самая высокая и тонкая из сестер; смешливая Людмила и Валерия, маленькая, нежная, хрупкая на вид. Они лакомились орехами да изюмом и, очевидно, чего-то ждали, а потому волновались и смеялись более обычного, вспоминали последние городские сплетни и осмеивали знакомых и незнакомых.
Уже с утра они были готовы ехать под венец. Оставалось только надеть приличное к венцу платье да приколоть фату и цветы. О Варваре сестры не вспоминали в своих разговорах, как-будто ее и на свете нет. Но уже одно то, что они, беспощадные насмешницы, перемывая косточки всем, не обмолвились во весь день ни одним словечком только о Варваре, одно это доказывало, что неловкая мысль о ней гвоздем сидит в голове каждой из сестриц.
– Привел! – объявил Рутилов, входя в гостиную, – у ворот стоит.
Сестры взволнованно поднялись и все разом заговорили и засмеялись.
– Только есть заковычка, – сказал Рутилов, посмеиваясь.
– Что, что такое? – спросила Дарья. Валерия досадливо нахмурила свои красивые, темные брови.
– Уж не знаю, говорить ли? – спросил Рутилов.
– Ну, скорее, скорее! – торопила Дарья.
С некоторым смущением Рутилов рассказал о том, чего желает Передонов. Барышни подняли крик и взапуски принялись бранить Передонова. Но мало-по-малу их негодующие крики заменились шутками и смехом, Дарья сделала угрюмо-ожидающее лицо и сказала:
– Вот он так стоит у ворот. Вышло похоже и забавно.
Барышни стали выглядывать из окна к воротам. Дарья приоткрыла окно и крикнула:
– Ардальон Борисыч, а из окошка сказать можно?
Послышался угрюмый голос:
– Нельзя.
Дарья поспешно захлопнула окно. Сестры расхохотались звонко и неудержимо и убежали из гостиной в столовую, чтобы Передонов не услышал. В этом веселом семействе умели от самого сердитого настроения переходить к смеху и шуткам, и веселое слово зачастую решало дело.
Передонов стоял и ждал. Ему было грустно и страшно. Подумывал он убежать, да не решился и на это. Откуда-то очень издалека доносилась музыка: должно быть, предводителева дочь играла на рояле. Слабые, нежные звуки лились в вечернем тихом, темном воздухе, наводили грусть, рождали сладкие мечты.
Сначала мечты Передонова приняли эротическое направление. Он представлял барышень Рутиловых в самых соблазнительных положениях. Но чем дальше продолжалось ожидание, тем больше Передонов испытывал раздражение, – зачем заставляют его ждать. И музыка, едва задев его мертвенно-грубые чувства, умерла для него.
А вокруг спустилась ночь, тихая, шуршащая зловещими подходами и пошептами. И еще темнее казалось везде оттого, что Передонов стоял в пространстве, освещенном лампою в гостиной, свет от которой двумя полосами ложился на двор, расширяясь к соседскому забору, за которым виднелись темные бревенчатые стены. В глубине двора подозрительно темнели и шептались о чем-то деревья Рутиловского сада. На улицах по мосткам где-то недалеко долго слышались чьи-то замедленные, тяжелые шаги. Передонов начал уже бояться, что, пока он тут стоит, на него нападут и ограбят, а то так и убьют. Он прижался к самой стене, в тень, чтобы его не видели, и робко ждал.
Но вот по освещенным полосам на дворе пробежали длинные тени, захлопали двери, послышались за дверью на крыльце голоса. Передонов оживился. “Идут!” – радостно подумал он, и приятные мечты о красотках-сестрицах опять лениво зашевелились в его голове, – паскудные детища его скудного воображения.
Сестры стояли в сенях. Рутилов вышел на двор к воротам и огляделся, не идет ли кто по улице.
Никого не было ни видно, ни слышно.
– Никого нет, – громким шопотом сказал он сестрам в сложенные трубою руки.
Он остался сторожить на улице. Вместе с ним вышел на улицу и Передонов.
– Ну вот, сейчас они тебе скажут, – сказал Рутилов.
Передонов стоял у самой калитки и смотрел в щель меж калиткою и приворотным столбом. Лицо его было угрюмо и почти испуганно, и всякие мечты и думы погасли в его голове и сменились тяжелым, беспредметным вожделением.
Дарья первая подошла к приотворенной калитке.
– Ну, чем же вам угодить? – спросила она.
Передонов угрюмо молчал. Дарья сказала:
– Я вам блины буду превкусные печь, горячие, только не подавитесь.
