История России с древнейших времен. Книга VI. 1657-1676

права и вольности будут не нарушены и государь будет оборонять Дорошенка от турок: если же Дорошенко откажется принять присягу, то объявить ему, что царские войска обратятся против него. Если мимо Дорошенка заднепровские козаки станут присылать, что поддаются великому государю, то их принять, привести к присяге и, поговоря со всем Войском, учинить на той стороне гетмана доброго и досужего, особенно же верного человека, а над Дорошенком чинить промысл. Если заднепровские козаки будут просить, чтобы сделать гетманом на обеих сторонах Днепра Ивана Самойловича или станут просить себе в особые гетманы кого-нибудь с восточной стороны, то исполнить их желание. Мы видели, что государь обещал отправить в Киев большое войско с боярином князем Юрием Петровичем Трубецким: действительно, в начале 1673 года Трубецкой двинулся в Малороссию. В десяти верстах от Сосницы встретил его гетман с старшиною и до Сосницы сидел с боярином на санях у щита на облучке; 13 февраля Трубецкой вступил в Киев.

Войска должны были выступить в поход по последнему зимнему пути, рассчитывая по московской погоде; но Ромодановский дал знать государю, что этого сделать нельзя: «У нас на Украйне с полей снег весь сбило и водное располение большое, ни которыми мерами мне походом поспешить нельзя; ратных людей при мне нет никого». А между тем на западном берегу, как только узнали о намереваемых движениях царского войска, так уже начали толковать о подданстве великому государю. Есаул Яков Лизогуб сносился из Канева с переяславским полковником Райчею, обещая сдать Канев, как только русские войска явятся за Днепром. «Рад бы я, — говорил Лизогуб, — перейти за Днепр в сторону царского величества со всем своим домом и пожитками, да славу свою потеряю: тут я начальным знатным человеком, и все меня здесь слушают, лучше мне будет, живучи здесь, царскому величеству службу свою показать, потому что здесь все люди, видя утеснение от турок, Дорошенка и нас всех проклинают и всякое зло мыслят, и сам Дорошенко скучает, что поддался турскому. После Рождества Христова у него была рада со всею старшиною: говорил Дорошенко: весна приходит, и слух носится, что царь со всеми силами будет на Украйну, так решите, при ком нам держаться? Старшина приговорили: от турского султана не отставать и его не гневить, потому что ныне, кроме него, деться нам негде: царь по договору с королем под свою руку нас не примет, а под королем быть не хотим, потому что много досады ему учинили, будет нам мстить, да и для того, что искони веков в разделении мы не бывали, а теперь одна сторона без другой быть не хотят. Турский салтан в Каменец будет, видя, что король мирного постановления не исполняет, из Белой Церкви ратным людям выступить не велел, и если теперь от турского нам отстать, а помощи ни от кого не будет, и он, пришедши, вконец нас всех разорит». «Когда Дорошенко был в походе вместе с турками, — продолжал Лизогуб, — то ему честь была добрая, называли его князем; но козакам нужда была великая, турки называли их и теперь называют свиньями, где увидят свинью, называют козаком. Турские люди теперь в Каменце, Межибожье, Баре, Язловце, Снятине, Жванце. Во всех этих городах они церкви божии разорили, поделали из них житницы, из других мечети, колокола на пушки перелили, жителям нужды чинят великие, малых детей берут, женятся силою, мертвых погребать и младенцев крестить беспошлинно не дают, беспрестанно кандалы куют и в Каменец отсылают, две башни доверху наметали, также конские железа дорогою ценою покупают — для чего, неведомо. Пусть гетман Иван Самойлович напишет к великому государю, чтоб присылал многих ратных людей сюда, на западную сторону, ни один город, кроме Чигирина, стоять не будет, только бы великий государь польскому королю нас не отдавал; да занял бы государь своими войсками Сечь и Кодак, а если займут их турки, то полтавской стороне и нам здесь трудно будет». «Не верю я Лизогубу, — говорил гетман Иван Самойлович, — все это говорит он по Дорошенкову наученью; да у Лизогуба пашня и скотина на этой стороне, в Переяславском полку, боится он, чтобы я их у него не отнял. Если мы с князем Гр. Гр. Ромодановским пойдем на ту сторону Днепра, тогда и не в честь будут сдаваться, потому: как турский султан наступит, разволокут всех; Хмельницкий (Юрий) с бусурманами водился и залетел в Царь-город; и Дорошенко из-под Каменца чуть-чуть туда же не угодил, и вперед ему не отбыть. Посылать к Лизогубу о склонности вперед не надобно, потому что он обо всем будет передавать Дорошенке, и Дорошенко подумает, что, боясь турского султана, к ним подсылки делаются о склонности, и пуще будет султана и хана к войне побуждать». Но Дмитрашка Райча говорил иное: хвалил верность Лизогуба, утверждал, что вперед на него можно положиться.

В апреле прислал в Москву грамоту Ханенко: «Падши раболепно к ногам царского престола, бил челом о принятии в подданство: яко елень на источники водные, сице желала душа его под пресветлую державу единого святолепного монарха. Был он, Ханенко, при королевском величестве многие годы, кровь свою проливал на оборону Короны Польской, но за то ни он, ни войско ни малого себя награждения не получили, только сенаторскими пыхами (гордостию) озлоблены бывали».

Лизогуб в своем рассказе о Чигиринской раде пропустил любопытное известие о Тукальском. Киевский мещанин, приехавший из Черкас, рассказывал, что во время рады митрополит читал поучение, в котором сильно поносил Дорошенка и других начальных людей за то, что турку служат, и церкви разоряют, и мечети строят. После этого митрополит на раде советовал козакам, чтобы оставались в союзе только с ханом, а от турок каким бы то ни было способом отлучились. Тогда обозный Гурлак отвечал митрополиту: «Уж бы тебе, отче митрополит, полно в наши рады вступаться, своего бы ты духовного дела остерегал, а не нас; уж ты нас усоветовал, так не скоро отсоветуешь».

17 апреля князь Ромодановский съехался с гетманом Самойловичем в Сумах и постановили: Ромодановскому с своими ратными людьми собираться в Судже, а гетману — в Батурине и сойтиться вместе между Глинском и Лохвицею, у реки Сулы. 22 мая вожди соединились за Лохвицею, у Лебединых озер, и 1 июня отправили отряд за Днепр, под Канев, с предложением Дорошенку и Лизогубу поддаться великому государю; но Дорошенко, Лизогуб и каневцы отказали, что они в подданстве у великого государя быть никогда не хотят. Отряд переправился назад, за Днепр, а между тем на восточной стороне появились татарские толпы. Ромодановский послал за ними харьковского полковника; под Коломыком встретился он с татарами, бился целый день и едва ушел. Это заставило Ромодановского и гетмана из-под Лубен отступить назад, к Белгороду. Ромодановский и гетман писали царю, что им нельзя было переправиться за Днепр, потому что река очень распалилась, а Дорошенко отогнал все суда. «Но если бы и не это, — отвечал царь, — то разве вам велено было переправляться за Днепр? Вам именно было велено стать у Днепра где пристойно и, устроясь обозом, послать к Дорошенку с милостивыми грамотами двоих досужих людей, а не полк; также велено было, услыхав о татарах, не отступать, а выслать против них часть войска». Царь оканчивал грамоту объявлением, что если султан, хан и Дорошенко наступят на Польшу, то он сам выступит в поход. Но Самойлович не переставал оправдываться в том, что не перешли за Днепр: войска было мало, запасов мало, и Дорошенко распустил слух, что козаки и восточной и западной стороны, соединись, будут промышлять над царскими людьми.

В Малороссии требовали царских войск, но в то время проход войск в стране известно чем сопровождался. Архимандрит Иннокентий Гизель говорил: «Превеликая царского величества милость, что изволил свою отчину, преславный град Киев, охранить: этому мы рады; но что ратные люди дорогою делали, тому бог свидетель: не только эти новопришлые, но и прежние под самым Печерским монастырем и около монастырские и подданных монастырских сена побрали без остатку, пришлось лошадей и скотину с двора спускать; также и леса наши пустошили и теперь пустошат, не исключая борных и надобных». Полковник Солонина жаловался: «Воеводы и. головы стрелецкие, идучи дорогою, под Киевом брали подводы многие, и из этих подвод большая половина распропала; людей, которые за подводами шли, стрельцы били, за хохлы драли и всякими скверными словами бесчестили; у бедных людей дворы и огороды пожгли, разорили, сена все потравили, крали и силою отнимали; такой налоги бедным людям еще не бывало: не знаю я, как и назвать: неужели это христиане к христианам пришли на защиту? Но и татары то же бы сделали! Только тем и удивляться нечего: неприятельские люди и бусурманы». Не понравился и сам Трубецкой с товарищами своими: знатные малороссияне жаловались, что боярин и воеводы неприступны, ласки к ним не держат, Трубецкой полковникам на двор и с двора ездить не велит, не то что боярин князь Григ. Григор. Ромодановский: кто бы из малороссиян к нему ни пришел, и он со всяким обходится как равный, за это все его любят. И по всей Малороссии, где проходил Трубецкой с войском, слышались одни речи: «Нам очень надобно, что великий государь прислал многих людей в Киев и хочет удержать его за собою; если бусурманы на Киев станут наступать, то мы все за него умирать готовы; только то нехорошо, что ратные люди с нами неласково поступают и несмирно ходят; ни от чего мы так не скучаем, как от подвод, и многие с Киевской и Переяславской дороги хотят разбрестись».

Слышался ропот и на нового гетмана; знатные и простые люди говорили: «Очень тяжело было нам при