надеемся, что из разных государств об этом скоро отзовутся и служба наша верна будет; объявление же о царевичах хотя и с радостию принимаем, но повеления королевского и Речи Посполитой на этот счет не имеем и потому безответны остаемся». Тут возвысил голос ближний боярин князь Никита Иванович Одоевский, «В прошлые годы в Вильне, — сказал он, — писали мы статьи об избрании царского величества или сына его в короли: и теперь этому быть можно же». «То посольство не совершилось по праведной воле божией, — отвечали послы, — а теперь лучше и крепче тогдашнего: дал господь бог между обоими государями и государствами святой покой, и в этом покое всякое доброе дело в свое время легко совершиться может». Этим разговор кончился; государь пожаловал послов к руке и велел отпустить.
Так окончилась в Восточной Европе опустошительная тринадцатилетняя война, по важности причин и следствий своих соответствующая Тридцатилетней войне и вообще религиозным борьбам, потрясавшим Среднюю и Западную Европу в XVI и XVII столетиях. Война началась, как мы видели, далеко не вследствие одной извечной вражды между двумя народами, ждавшей первого удобного случая для своего обнаружения, далеко не по тому одному, что Москва не могла успокоиться на Поляновском мире, не могла сжиться с мыслью о потерях, ею понесенных по этому миру. Не за Смоленск и Северскую землю загорелась борьба. Москве так же не хотелось начинать ее, как и Польше. Она началась вследствие малороссийских событий, вследствие религиозной борьбы, разгоревшейся в западных русских областях и давшей такую силу козацким интересам, козацким движениям. Государь, царствовавший на Москве в это время, по господствовавшему направлению своего духа мог именно принять к сердцу тот интерес, во имя которого происходило историческое движение: «Собаке недостойно есть и одного куска хлеба православного; если же оба куска хлеба достанутся собаке вечно есть, — ох, кто может в том ответ сотворить? И какое оправдание приимет отдавший святый и живый хлеб собаке? Будет ему воздаянием преисподний ад, прелютый огонь и немилосердые муки». Вот как выражался основной взгляд царя Алексея! Мы не примем на себя странного труда взвешивать и определять, во сколько к религиозному взгляду присоединялись политические расчеты и другие побуждения; но легко видеть, как все эти расчеты и побуждения обхватываются и связываются основным побуждением как в глазах деятелей, так и в массе народной: исход борьбы на Украйне в XVII и даже в XVIII веке точно так, как исход Смутного времени в Московском государстве, объясняется тем громадным различием, которое в народном сознании существовало между понятиями: православный русский, лях-латынец, татарин-бусурман, и тот всуе будет рассуждать о народных интересах, кто обойдет интерес религиозный.
Таким образом, описанная тринадцатилетняя война была необходимым следствием религиозной борьбы, начавшейся в польско-литовских областях в XVI веке. Мы уже указывали на связь этой борьбы с общеевропейским религиозным движением, знаменующим так называемую новую историю: распространение протестантизма в Литве и Польше вызвало католическое противодействие, явились иезуиты, которые, осилив протестантизм, обратились против
Силен был неожиданный удар, нанесенный Польше Москвою в 1654 году; понятно, что успехам Москвы способствовало нападение шведов на Польшу с другой стороны. Но это нападение, по-видимому грозившее Польше окончательною погибелью, удержало ее на краю пропасти: во-первых, произведя столкновение между Швециею и Москвою, оно остановило напор последней на Польшу; во-вторых, опять чрез поднятие религиозной борьбы, возбудило народные силы, произвело народную войну, которая окончилась изгнанием шведов. Обстоятельства переменились: несмотря на страшное опустошение, истощение страны, Польша нашлась в выгоднейших против Москвы условиях для продолжения войны: у нее были два союзника, первый — смута малороссийская, второй — хан крымский. И война длилась, и не видать было возможности окончить ее; Москва слишком много приобрела вначале, и потому ей было тяжело отказаться от всего приобретенного на верхнем Днепре и Двине, невозможно отказаться ото всей Малороссии, «отдать оба куска православного хлеба собаке»; на это она могла решиться только при последней крайности, а этой крайности, несмотря на страшное истощение сил, еще не было, ибо Польша, вследствие своего истощения, не могла наносить решительных ударов и пользоваться победами своими. Но с другой стороны, положение ее вовсе не было так отчаянно, чтоб она могла согласиться на московские требования: не только возвратить все приобретенное Сигизмундом и Владиславом, но и уступить половину Украйны, отнять земли у своей шляхты в пользу бунтливых козаков. Таким образом, несмотря на продолжительные съезды уполномоченных, мир был невозможен. Надобно было, чтоб одному из воюющих государств нанесен был откуда бы то ни было новый сильный удар, который бы заставил его согласиться на требование другого; этот удар нанесен был Польше усобицею, поднятою Любомирским, и грозою турецкою, накликанною Дорошенком. Перемирие состоялось.
Это перемирие с первого взгляда могло назваться очень ненадежным: Киев был уступлен Москве только на два года, а между тем легко было видеть, что Москве он очень дорог, что Москва употребит все усилия оставить его за собою. Но к удивлению, война не возобновлялась до второй половины XVIII века, и Андрусовское перемирие перешло в вечный мир с сохранением всех своих условий. Напрасно поляки утешали себя мыслию, что на их отчизну во второй половине XVII века послано такое же испытание, какое было послано на Москву в начале века, и что Польша выйдет из него так же счастливо, как и Москва: для Польши с 1654 года начинается продолжительная, почти полуторавековая агония, условленная внутренним ослаблением, распадением; в 1667 году великая борьба между Россиею и Польшею оканчивается. С этих пор влияние России на Польшу усиливается постепенно без всякой борьбы, вследствие только постепенного усиления России и равномерного внутреннего ослабления Польши; Андрусовское перемирие было полным успокоением, совершенным
После Андрусовского перемирия Москва успокоилась со стороны Польши, но не могла успокоиться со стороны Малороссии. В этой стороне, на восток от Днепра, произошел переворот: земельная собственность переменила своих владетелей; польские паны исчезли, но это не успокоило страны, ибо на их место явились другие — войсковая, козацкая старшина, которая стремилась к господству, стремилась немедленно же выделиться из войсковой массы или в виде шляхты польской под руководством сенатора Выговского, или в виде дворянства московского под руководством боярина Брюховецкого; но это стремление старшины встречало сильное противоборство в демократическом стремлении козачества, представителем которого было Запорожье. Толкуя о правах и вольностях бедной отчизны Украйны, старшина стремилась к господству, имея в виду только собственные выгоды; козачество требовало равенства, с ненавистью смотря на людей, которые, вышедши из его рядов, павлинились в дворянском или шляхетском звании; «мы знаем только гетмана и не хотим знать боярина!» — кричало Запорожье. Города, ненавидя козаков и старшину их, одинаково для них тяжелых, с радостью увидали бы уничтожение гетманского, козацкого
