государские семена, а у тебя есть наготове с 5000 человек на Белоозере; старец этот и на бою был и заколол своими руками сына боярского в глазах Разина и потом из-под Симбирска ушел. Пророчества, какие ты говорил князю Шайсупову, узнал ты не от господа бога, а от воровских людей, которые к тебе приезжали, надобно думать, что то смятение и кровопролитие сделалось от них. Если бы ты хотел всякого добра по Христовой заповеди, то ты бы про такое превеликое дело не умолчал и тех воровских козаков велел переловить, а трех человек можно было тебе поймать. Ты объяви теперь обо всем подлинно, а то просишь у государя всякой милости и прощения, а сам к нему никакой правды не объявишь». «Престол я свой оставил и паки было возвратился — дело не новое, — отвечал Никон, — и прежние вселенские патриархи престолы свои оставляли и назад возвращались. Я своего прежнего сана не взыскую, только желаю великого государя милости, а ничем я, кроме своих монастырей, не владел. Собор патриархов Паисия и Макария ставлю я ни во что, потому что они престолов своих отбыли и на их места поставлены другие; повинуюсь я константинопольскому патриарху и прочим вселенским, которые на престолах своих. О том, что говорено было на соборе, я писал правду, государю это известно; да и после, при Степане Наумове и присыльщиках, много раз я досадительные слова говорил и к государю писывал, в том милости и прощения прошу; а что великий государь за многие мои досадительства мне не мстил, за то великую мзду от бога восприимет. Новоисправленных книг я ничем не укорял и не укоряю. Денег я у Стрешнева не принял потому, что государь меня на соборе укорял, говорил: „Боярин Семен Лукьянович Стрешнев был у тебя в запрещении, и ты с него взял 100 рублей и его простил“, а я его простил для того, что он добил челом и обещался Воскресенскому монастырю работать и о многих делах того монастыря государю докладывал, деньги же прислал вкладом в монастырь после прощения спустя года с полтора. О Вологде и Разине ничего не знаю: козаки, три человека, мне говорили, что по указу государеву посланы они были на Невль, велено их устроить землями, но они так жить и пашни пахать не привыкли, а государева жалованья и корму им не было, и они идут воли искать: а не сказал я Наумову про козаков потому, что они сказывали про свое многолюдство, так я боялся, чтобы смуты не учинить, а оборониться от них было некем; к государю же о козаках этих я тогда писал и архимандриту Иосифу сказывал. Родиону Стрешневу я не говорил про смерть царевича и про смуту именно, а говорил, что по смерти царицы будет другая беда, не меньше, а после этой еще хуже будет, потому что мне это объявлено от господа бога; а говорил я эти слова сердито, досаждая великому государю; князю же Самойле я говорил о смерти царевича и о разорении от воров именно, потому что уже сделалось. Великий государь пожаловал бы меня, велел быть в Воскресенском монастыре или в другом каком моего строения, лучше в Иверском, и указал бы у меня быть, кому он верит; лета мои не малые, постигло увечье, а призреть меня стало некому; да пожаловал бы государь, простил всех, кто наказан из-за меня».
Никона не перевели ни в Воскресенский, ни в Иверский монастырь; но положение его в Ферапонтове стало иное, как скоро государь возобновил с ним сношения, стал присылать богатые подарки, величать великим и святым старцем. И вот Никон, как нарочно, спешит доказать, что ни то, ни другое название нейдут к нему, спешит подтвердить то наблюдение, что скорбь располагает мягкие натуры к уединению, к жизни внутренней, созерцательной, натуры же беспокойные становятся от скорби еще беспокойнее. С 1672 года у Никона начинается мелкая, неприличная борьба с монахами Кирилловского Белозерского монастыря, на который была возложена обязанность снабжать его съестными припасами. Начинается ряд жалоб, доносов царю, причем новый пристав, князь Шайсупов, не был забыт. Так, однажды Никон просит царя: «Не вели, государь, кирилловскому архимандриту с братиею в мою кельишку чертей напускать! Дворецкий Кириллова монастыря говорил про меня: „Что он с Кирилловым монастырем заедается? Кому он хоромы строит? чертям что ли в них жить?“ И вот того же вечера птица, неведомо откуда взявшись, яко вран черна, пролетела сквозь келии во все двери и исчезла неведомо куда, и в ту ночь демоны не дали мне уснуть, одеялишко с меня дважды сволочили долой и беды всякие неподобные многие творили, да и по многие дни великие беды бесы творили, являясь овогда служками кирилловскими, овогда старцами, грозяся всякими злобами, и в окна теперь пакостят, овогда зверьми страшными являются грозяся, овогда птицами нечистыми». Тяжек приходился Никон кирилловским монахам; они говорили ферапонтовским: «Кушает ваш батька нас». И эти слова подают Никону повод к новой жалобе. «Я, благодатию божиею, не человекоядец», — пишет он царю. Шайсупов доносил царю: «В великий четверток (1674 года) монах Никон пошел было к обедне в соборную церковь, перед ним пошли два человека стрельцов, а позади пошел сотник да еще шесть стрельцов. Не дошед до церкви, он вдруг осердился и пошел назад в келию, а идучи, говорил, что он под стражею в церковь идти не хочет. Я в праздник Светлого Воскресения после заутрени приходил к нему в келию о Христе целование получить, но он в келию меня к себе не пустил и выслал монаха сказать мне, будто я его в великий четверток от причастья отлучил, и с того времени он, Никон, яко от огня с кручины разгорелся, видеться со мною и христосоваться не захотел». До какой степени доходила запальчивость Никона, всего лучше можно видеть из письма его к вологодскому архиепископу Симону. Узнав, что Никон не ходит в церковь, Симон писал к Шайсунову, чтоб тот попросил его объявить причину этого, не заражены ли игумен с братьею расколом, так ли идет у них служба церковная, как предписывает православная церковь? Что же отвечал Никон? «Никон, божиею милостию патриарх, Симону, епископу: ты, чернец, забыв священное евангельское приточное наказание фарисейское, паки и другое о малом сучце во очеси брата, в своем глазе бревна не чуеши. Забыл еси то, как ты в Александрове монастыре на кобыле пахивал, а ныне…» Но мы отказываемся передавать читателям дальнейшие обличения.
Чего только не виделось и не слышалось Никону? У повара Лариона была привычка, когда кто ему что- нибудь скажет, отвечать
Царь терпеливо принимал все эти жалобы и объяснения, посылал разыскивать, в чем дело, успокаивать Никона, устраивать его хозяйство, помещение, посылал подарки, деньги, лакомства. Однажды государь послал ему кроме денег пять белуг, десять осетров, две севрюги, две лососи свежих, коврижек. Никон писал, благодаря за эту присылку: «А я было ожидал к себе вашей государской милости и овощей, винограду в патоке, яблочек. слив, вишенок, только вам господь бог о том не известил, а здесь этой благодати никогда не видаем, и аще обрел буду благодать пред вами, государи, пришлите, господа ради, убогому старцу». В другой раз царь послал именинный пирог, денег 200 рублей, от царицы 25 полотен и 20 полотенец, от царевича Петра мех соболий. Никон отвечал, что из меха шубы не выйдет, надобно два вершка в прибавку, прикупить здесь негде: и прежде присланные меха, соболий и лисий, лежат затем, что шуб из них сделать нельзя: «Сотворите, господа ради, милость, велите свое жалованье исполнить». Добавка к мехам была послана.
Но неужели Никон позволил всего себя поглотить мелким заботам о келиях, поварнях, погребах, шубах, яблоках, винограде? Нет, выказывались и стремления к высшей деятельности: в келию к Никону стекались больные; он говорил над ними молитвы, давал лекарства; находившийся при нем монах Мардарий ездил в Москву покупать эти лекарства: масло деревянное, ладон росный, скипидар, траву чечуй, целибоху, зверобойную, нашатырь, квасцы, купорос, канфору, камень безуй. Враги Никона старались опозорить и эту деятельность его: но имеем ли право верить врагам-обвинителям? К сожалению, Никон сам старался показать, как чистое смешивалось у него с нечистым: так, он не преминул прислать царю список излеченных им людей и посланному царскому рассказывал, что был ему глагол: «Отнято у тебя патриаршество, зато дана чаша лекарственная: лечи болящих».
Глава пятая
