аналогичных условиях привело интеллигентных евреев Западной Европы к односторонней ассимиляции с господствующим народом» [572], – с той, однако, разницей, что в странах Европы общекультурный уровень коренного народа всегда бывал уже более высок, а в условиях России ассимилироваться предстояло не с русским народом, которого ещё слабо коснулась культура, и не с российским же правящим классом (по оппозиции, по неприятию) – а только с малочисленной же русской интеллигенцией, зато – вполне уже и секулярной, отринувшей и своего Бога. Так же рвали теперь с еврейской религиозностью и еврейские просветители, «не находя другой связи со своим народом, совершенно уходили от него, духовно считая себя единственно русскими гражданами» [573].
Устанавливалось и «житейское сближение между интеллигентными группами русского и еврейского общества» [574]. К тому вело и общее оживление, движение, жизнь вне черты оседлости некоторой категории евреев, к тому и развитие железнодорожного сообщения (и поездки за границу), – «всё это способствовало более тесному общению еврейского гетто с окружающим миром» [575]. – А в Одессе к 60-м годам и «до одной трети… евреев говорили по- русски» [576]. Население тут быстро росло «благодаря массовому переселению в Одессу как русских евреев, так и иностранных, преимущественно из Германии и Галиции» [577]. Расцвет Одессы к середине века был предвещением расцвета всего российского еврейства к рубежу XIX-XX вв. Вольная Одесса ещё от начала XIX в. развивалась по своим особым законам, отдельным от общероссийских, – то порто-франко, то открыта турецким судам, когда с Турцией война. «Основным занятием [одесских] евреев в этот период была торговля зерном. Многие евреи были мелкими торговцами, посредниками (главным образом между помещиками и экспортёрами), агентами крупных иностранных и местных, в основном – греческих, хлеботорговых компаний, маклерами… на зерновой бирже оценщиками, кассирами, весовщиками, грузчиками»; «евреи занимали доминирующее положение в торговле зерном: к 1870 в их руках находилась большая часть экспорта зерна. В 1910… 89,2% экспорта» [578]. – «По сравнению с другими городами черты оседлости в Одессе проживало больше евреев – лиц свободных профессий… у которых сложились хорошие отношения с представителями русского образованного общества и которым покровительствовала высшая администрация города… Особенно покровительствовал евреям… попечитель Одесского учебного округа в 1856-58 Н. Пирогов» [579]. Современник ярко описал это одесское смешение, где в напряжённой конкуренции сильно сталкивались коммерсанты еврейские и греческие, где «в урожайные годы половина города живёт от продажи зерновых продуктов, начиная с крупного хлебного воротилы и кончая последним старьевщиком», – там, в этом смешении-кружении со связующим русским языком «невозможно было провести черту, где в Одессе кончается “пшеничный” коммерсант или банкир и где начинается человек интеллектуальных профессий» [580].
Итак, вообще «среди просвещённого еврейства стал усиливаться… процесс уподобления всему русскому» [581]. «Европейское образование, знание русского языка стали необходимыми жизненными потребностями», «все бросились на изучение русского языка и русской литературы; каждый думал только о том, чтобы скорее породниться и совершенно слиться с окружающей средою», не только усвоить русский язык, но ратовали «за полное обрусение и проникновение “русским духом”, чтобы “еврей ничем, кроме религии, не отличался от прочих граждан”». – Современник эпохи М.Г. Моргулис передавал это так: «Все стали сознавать себя гражданами своей родины, все получили новое отечество» [582]. – «Представители еврейской интеллигенции считали, что они “обязаны во имя государственных целей отказаться от своих национальных особенностей и… слиться с той нацией, которая доминирует в данном государстве”. Один из еврейских прогрессистов тех лет писал, что “евреев, как нации, не существует”, что они “считают себя русскими Моисеева вероисповедания”… “Евреи сознают, что их спасение состоит в слиянии с русским народом”» [583].
Тут, может быть, следует назвать врача и публициста Вениамина Португалова. В молодости он пережил революционные увлечения, даже посидел в Петропавловке, с 1871 обосновался в Самаре. Он «сыграл выдающуюся роль в развитии земской медицины и санитарного дела… был одним из пионеров лечения алкоголизма и борьбы с ним в России», устраивал и народные чтения. «Ещё в молодости он проникся народническими представлениями о губительной роли евреев в хозяйственной жизни российского крестьянства. Эти представления легли в основу догматов иудеохристианского движения 1880-х гг.». (Духовно-библейское братство.) Португалов считал необходимым освободить быт евреев от обрядности и что «еврейство может существовать и развивать культуру и цивилизацию, лишь растворившись в европейских народах (подразумевался русский)» [584].
Одновременно можно отметить в эпоху Александра II и заметное понижение числа крещений, ставших безнадобными после «эпохи кантонистов» и при расширении еврейских прав [585]. – С этих лет и секта «жидовствующих» стала открыто исповедовать свою религию [586].
Такое в то время отношение евреев состоятельных, особенно вне черты, и евреев, получивших русское образование, к России как к своей несомненной родине – достопримечательно, и должно быть – да и было – отмечено. «В виду великих реформ, все сознательные русские евреи без исключения, можно сказать, были русскими патриотами и монархистами, относясь к Александру II буквально с обожанием. Знаменитый своей жестокостью к [восставшим в 1863] полякам тогдашний ген.-губернатор Северо-Западного края М.Н. Муравьёв относился к евреям покровительственно, преследуя здравую политику привлечения значительной части населения Западного края, еврейской, на сторону русских государственных начал» [587]. Хотя в восстании 1863 польское еврейство значительно участвовало на стороне поляков [588], но евреям Виленской, Ковенской и Гродненской губерний «здоровый народный инстинкт подсказал… что нужно пойти с Россией, как с той стороной, от которой они могли ожидать больше справедливости и человеческого отношения, чем от поляков, которые, хотя издавна и терпели евреев, но относились к ним всегда, как к низшей расе» [589]. (Я. Тейтель освещает это так: «Польские евреи всегда стояли в стороне от русского еврейства», смотрели на него «как истые поляки». А сами поляки интимно объясняли ему о русских евреях в Польше: «Самые лучшие из евреев – это наши враги. Русские евреи, наводнившие Варшаву, Лодзь и другие крупные центры Польши, являются проводниками несимпатичной нам русской культуры» [590]).
В те годы обрусение русских евреев было «весьма желанным» и для российского правительства [591]. Русскими властями «общение с русской молодёжью было признано вернейшим средством перевоспитания еврейского юношества, искоренение в нём “вражды к христианам”» [592].
Впрочем, этот новорожденный еврейский русский патриотизм имел и чёткую границу. – Юрист и публицист И.Г. Оршанский оговаривал, что для ускорения процесса «необходимо поставить евреев в такое положение, чтобы они могли сознавать и считать себя свободными гражданами свободной цивилизованной страны» [593]. – Уже упомянутый Лев Леванда, «учёный еврей» при виленском губернаторе, тогда писал: «Я [русским патриотом] стану только тогда, когда еврейский вопрос будет разрешен окончательно и удовлетворительно». Современный же нам еврейский автор, прошедший долгий и горький опыт XX века и эмигрировавший в Израиль, отвечает ему, оборачиваясь через столетие: «Леванда и не замечает, что Матери-Родине условий не ставят. Её любят безоговорочно, без кондиций и предварительных условий, любят потому, что она Мать. Эта программа – Любовь при условии! – выдерживается русско-еврейской интеллигенцией на редкость последовательно на протяжении 100 лет при самой безупречной во всех остальных условиях “русскости”» [594].
Однако в описываемое время «к “русской гражданственности” приобщались лишь отдельные небольшие группы еврейского общества, и притом в более крупных торгово-промышленных центрах… И таким образом создавалось преувеличенное представление о победоносном шествии русского языка в глубь еврейской жизни». А «широкая масса оставалась в стороне от новых веяний… она была изолирована не только от русского общества, но и от еврейской интеллигенции» [595]. Еврейская народная масса и в 60-70-е годы ещё оставалась вне ассимиляции, и угрожал отрыв от неё еврейской интеллигенции. (В Германии при еврейской ассимиляции такого явления не было, ибо там не было
