80-90-х годов, может быть ещё дождущийся своего исследователя.
Но с 30-х советских годов на смену горделивым, подробным и поимённым перечислениям всего и всех, причастных революции, в историко-политических публикациях возникло какое-то неестественное табу на упоминание роли и численности именно евреев в российском революционном движении, и ссылки на то с тех пор воспринимаются болезненно. Однако всякое сознательное умолчание в истории – и не морально, и опасно: оно только порождает впоследствии обратное преувеличение.
Как пишет Еврейская Энциклопедия, «учесть действительное значение еврейского элемента в общерусском освободительном движении, дать ему определённое статистическое выражение, не представляется возможным» [798], но некоторая картина рисуется из разных источников.
Гессен сообщает, что «среди 376 лиц, привлечённых за первое полугодие 1879 г. в качестве обвиняемых по государственным преступлениям, евреи составили всего 4%», а из судимых перед сенатом в течении 1880, «среди 1.054 лиц… евреи составляли 6 1/2%» [799]. Похожие оценки можем найти и у других авторов.
Но из десятилетия к десятилетию в революционном движении появляется евреев всё больше, их роль – заметней и влиятельней. В первые годы советской власти, когда это чтилось в гордость, видный коммунист Лурье-Ларин сообщил нам: «В царских тюрьмах и ссылке евреи обычно составляли около четверти всех арестованных и сосланных» [800]. – А марксистский историк М.Н. Покровский оценивал по данным различных съездов, что «евреи составля[ли] от 1/4 до 1/3 организаторского слоя всех революционных партий» [801]. (Современная Еврейская Энциклопедия выражает сомнение в этой оценке.)
В 1903 Витте во встрече с Герцлем указал, что, составляя менее 5% населения России, 6 миллионов из 136, евреи рекрутируют из себя 50% революционеров [802].
Командующий Сибирским Военным Округом генерал Н.Н. Сухотин составил на 1 января 1905 года статистику политических поднадзорных во всей Сибири по национальностям. И оказалось: русских – 1.898 (42 %), евреев – 1.678 (37%), поляков 624 (14%), кавказцев 147, прибалтов 85, прочих 94. (Конечно, эти данные только по ссыльным, без тюрем и каторги, и только за 1904 год, но всё же дают возможность огляда.) Ещё интересна там другая строка: «в том числе скрывшихся». И здесь процентное соотношение меняется так: русских – 17%, евреев – 64%, остальных 19% [803].
Вот свидетельствовал В. Шульгин: в 1899 в Киеве получили известия о петербургских студенческих волнениях. «Длиннейшие коридоры университета были заполнены жужжащей студенческой толпой. Меня поразило преобладание евреев в этой толпе. Было их более или менее, чем русских, я не знаю, но несомненно они “преобладали”, т. е. они руководили этим мятущимся месивом в тужурках». Дальше – стали выбрасывать из аудиторий профессоров и небастующих студентов. Затем эта «“чистая, святая молодёжь” подделала фотографические карточки, на которых было изображено избиение студентов казаками; эти карточки выдавались за моментальные снимки с “натуры”», а были – фотографиями с рисунков. «Не все евреи были левыми… отдельные студенты евреи были на нашей стороне» – зато потом они много потерпели, в обществе их травили. И: «роль евреев в революционировании университетов была поистине примечательна и совершенно не соответствовала их численности в стране» [804].
Милюков называл это: «легенды о революционности евреев… им [людям из правительства] нужна легенда, как примитивному человеку нужна рифмованная проза» [805]. А Г.П. Федотов писал, напротив: «Еврейство… освобождённое духовно с 80-х годов… подобно русской интеллигенции Петровской эпохи, максимально беспочвенно, интернационально по сознанию и необычайно активно… сразу же занимает в русской революции руководящее место… На моральный облик русского революционера оно наложило резкий и тёмный отпечаток» [806]. – С 80-х годов сливаются русская и еврейская интеллигенции не только в общем революционном деле, но и во всех духовных увлечениях, особенно в пламенной беспочвенности.
Рядовому современнику (Зинаида Алтайская, орловская корреспондентка писателя Фёдора Крюкова) в начале XX века эта еврейская молодёжь виделась так: «… их уменье и любовь к борьбе. А какие планы – широкие, неустрашимые! Есть у них нечто своё, выбеленное и дорогое. Как обидно, завидно!» – то есть что русская молодёжь не такова.
М. Агурский высказывает такое соображение: «что участие в революционном движении было своего рода [более] “приличной” ассимиляцией», нежели обычная ассимиляция, требовавшая крещения; и к тому же выглядело особенно благородно потому, что означало как бы и бунт против собственной еврейской буржуазии [807] – и против собственной религии, теперь поставляемой революционерами в ничто.
Однако эта «приличная» ассимиляция никак не была полной и даже подлинной: многие поспешливые молодые люди оторвались от своей почвы, но и не вросли в русскую, они остались вне наций и культур – тот самый материал, который так и нужен для интер-национализма.
А так как еврейское равноправие оставалось одним из главных лозунгов всероссийского революционного движения, то в голове и в груди каждого такого еврейского юноши, пошедшего в российскую революцию, сохранялось, что он продолжает служить интересам еврейства: занимаясь революцией, он тем самым борется и за еврейское равноправие. Парвус выдвинул, всегда отстаивал, внушал молодым тезис (и взял его себе задачей на всю жизнь): освобождение евреев в России может осуществиться только свержением царской власти.
И такое понимание поддерживалось влиянием пожилой, состоятельной, устойчивой, вовсе не авантюрной части российского еврейства: её настроение было с конца XIX в. – постоянное раздражение против российского образа правления, – и в этом идеологическом поле воспитывалась молодёжь ещё и до своего отпочкования от еврейства. Отмечал и видный бундовец М. Рафес, что на рубеже XIX-XX века «еврейская буржуазия выявляла свои чаяния и надежды, которые она возлагала на развитие революционного движения… симпатии должны были занять место прежнего отрицательного к нему отношения» [808].
Г. Гершуни на суде объяснял: «Это – ваши преследования загнали нас в революцию». На самом деле объяснение уходит корнями и в еврейскую, и в русскую историю, и в их пересечение.
Послушаем Г.А. Ландау, видного еврейского публициста. Уже после 1917 он писал: «Много ли было таких еврейских буржуазных или мещанских семей, где бы родители, мещане и буржуи, не смотрели сочувственно, подчас с гордостью, и в крайнем случае безразлично на то, как их дети штамповались ходячим штампом одной из ходячих революционно-социалистических идеологий». Да они и сами «смутно тяготели к идеологии, восстававшей против притеснителей вообще, не разбирая, в чём заключается протест и в чём притеснение». И так «постепенно установилась в еврейском обществе гегемония социализма… – отрицание гражданского общества и современного государства, пренебрежение к буржуазной культуре и к наследию веков; от этого последнего евреям тем легче было отказаться, что от своего наследия они в значительной части уже раньше отрешились в процессе своей европеизации». Революционные идеи «в еврейской среде… были… дважды разрушительными» – то есть и по отношению к России, и по отношению к самим себе. А «по интенсивности еврейская среда прониклась ими относительно полнее русской» [809].
Киевский ювелир Маршак (украшавший и киевские церкви своими изделиями) свидетельствует, что «даже в буржуазии, большой, я заразился [революционерством]» [810]. – Да это же видим мы и по тому душевно-динамичному заряду, который вырос в молодом Богрове в его юности в богатейшей семье. Отец, богач-либерал, – давал полную свободу сыну-террористу. – И террористы братья Гоцы вышли из родов двух московских еврейских крезов Гоца и Высоцкого, чайного фабриканта, несметного миллионера, и деды не только не удерживали внуков, но жертвовали эсеровской партии сотни тысяч рублей.
«Ряды социалистов были переполнены евреями», – продолжает Ландау [811]. – А.И. Гучков в одной из своих думских речей (1909) привёл свидетельство молодой эсерки; между другими причинами своего разочарования «она указывала, что всё революционное движение захвачено еврейством и что в торжестве революции еврейство видит своё собственное торжество» [812].
