арестованных в предыдущие дни и прежде «привлечённых к дознаниям за государственные преступления», кроме употреблявших взрывчатые вещества. На улицах отсутствовала полиция и войска, собирались «многочисленные скопища народа», сперва мирные. – «Возле университета образовалась многотысячная толпа» из студентов, гимназистов «и из значительного числа еврейской молодёжи обоего пола». По их требованию ректор университета «приказал открыть парадные двери главного здания». Тотчас в зал «ворвалась часть уличной толпы, мгновенно уничтожила императорские портреты, разорвала красное сукно» на флаги и ленты, а некоторые «начали громко приглашать публику стать на колени перед [появившимся] Шлихтером, как жертвой произвола». И «стоявшие вблизи него, действительно, опустились на колени», но другая часть публики «во всём происшедшем усмотрела оскорбление своих национальных чувств». – Затем толпа направилась на Крещатик к городской думе, во главе её ехал на коне Шлихтер с красным бантом и при остановках держал речи, «что борьба с правительством не закончена». Тем временем в Николаевском парке «евреи, набросив на памятник [Николая I] аркан, старались стащить статую императора с пьедестала»; «на другой улице евреи, украшенные красными бантами, стали оскорблять четырёх проходивших мимо солдат: они на них плевали»; на Софийской площади толпа бросала камни в воинский патруль, ушибла шестерых солдат, и два манифестанта были ранены от ответных выстрелов. – Между тем к исполняющему обязанности городского головы явилась группа мирных лиц и «просила открыть зал думских заседаний», чтобы благодарные манифестанты могли «выразить свои чувства по поводу высочайшего Манифеста. Желание публики было исполнено», и состоялся действительно мирный «митинг под председательством гласного Шефтеля». Но подвалила новая многотысячная толпа с красными значками и повязками, она «состояла из студентов и лиц разного звания, возраста, пола и состояния, при чём особенно выделялись евреи», часть ворвалась в думский зал, остальные заняли площадь перед думой. «Мгновенно все национальные флаги, которыми, по случаю Манифеста, была украшена дума, были сорваны, и их места заняли красные и чёрные знамёна». – Тут ещё одна толпа принесла на рунах присяжного поверенного Ратнера, только что освобождённого, он звал идти освобождать и других из тюрьмы, на балконе думы с ним публично целовался Шлихтер, а тот «призывал население к всеобщей политической забастовке… и дерзостно отозвался об особе Государя императора. В это время участниками толпы были изорваны в клочки находившиеся в зале думы императорские портреты, а также поломаны зерцало и царские вензеля, устроенные на думском балконе для иллюминации»; «несомненно, что в уничтожении портретов и вензелей принимали участие как русские, так и евреи», корону «ломал какой-то русский рабочий», потом по требованию некоторых из толпы её поставили на прежнее место, «однако минут пять спустя она снова была сброшена, в этот раз уже евреем, который затем сломал и половину буквы “Н”», «ещё какой-то молодой человек, по наружному виду еврей», ломал венок вокруг вензеля. А в думе всю мебель разломали, из разбитых шкафов выбрасывали деловые бумаги и рвали их. Распоряжался в думе Шлихтер, по коридорам ходили «сборщики денег на неизвестные цели». – Толпа перед думой всё возбуждалась, с крыш остановленных трамваев ораторы произносили зажигающие речи; с думского балкона успешнее всего ораторствовали Ратнер и Шлихтер. «Еврей-подмастерье кричал с балкона: “долой самодержавие”; другой, прилично одетый еврей кричал: “валяй на мясо”»; ещё «другой еврей, вырезав в портрете Государя голову, высунул свою в образовавшееся таким образом отверстие, и с [балкона] думы кричал толпе: “теперь я государь”»; «здание думы совершенно перешло во власть членов крайних социал-революционных партий и сочувствующей им еврейской молодёжи, потерявшей всякое самообладание».
Смею сказать, что в такой неистовости ликования проявилась черта и неумная и недобрая: неспособность удерживаться на границе меры. Что толкало евреев, среди этих невежественно ликующих киевских сборищ, так дерзко предавать осмешке то, что ещё свято простому народу? понимая неутверженное положение в государстве своего народа, своих близких, – могли бы они 18-19 октября по десяткам городов не бросаться в демонстрации с таким жаром, чтобы становиться их душой, и порой большинством?
Читаем дальше отчёт Турау. «Уважение к национальному чувству народа, к предметам его почитания было забыто. Казалось, одна часть населения… не стеснялась в способах выражения своего презрения…»; «возбуждение народное, вызванное поруганием высочайших портретов, было необычайное. Некоторые из стоящих перед думой стали кричать “кто снял царя с престола?”, другие плакали». «Не было быть пророком для того, чтобы предсказать, такие оскорбления для евреев не пройдут даром», «тут же, у думы, стали раздаваться голоса, выражавшие удивление по поводу бездействия властей; кое-где в толпе… послышались крики “надо бить жидов”». – А у думы стояла бездейственно и полиция и рота пехоты. Тут коротко подъехал эскадрон драгун, по нему стреляли из окон думы и с балкона, а на роту полетели сверху камни и бутылки, и стали обстреливать её из револьверов с разных сторон: из думы, из биржевого зала, из толпы демонстрантов. Несколько солдат было ранено, командир роты велел открыть огонь, притом было убито семеро, ранено 130 человек, и площади рассеялась. – Но к вечеру того же 18 октября «весть о поруганных императорских портретах, о сломанной короне, вензелях, об изорванных национальных флагах быстро разнеслась по всему городу вплоть до окраин. На многих улицах можно было наблюдать кучки людей, большинстве рабочих, мастеровых и торговцев, оживлённо беседовавших обо всём происшедшем и во всём обвинявших евреев, которые всегда особенно резко выделялись среди манифестантов», «толпа рабочих на Подоле решила… ловить всех “демократов”… подстрекавших к последним беспорядкам, и сажать их под арест “до распоряжения Государя императора”». – Вечером «на Александровской площади появилась первая группа манифестантов с портретом Государя императора, певшая народный гимн. Группа эта быстро увеличилась, и так как с Крещатика расходилось много с красными лентами в петлицах, то на них, как на предполагаемых виновников думской демонстрации, стали набрасываться и избивать отдельных лиц». И это было – начало еврейского погрома.
Теперь, чтобы нам осмыслить и непростительное бездействие властей при разгроме думы и оскорблении национальных символов – а затем ещё горшее непростительное бездействие их при самом погроме, – надо взглянуть, что же делалось внутри этих властей. Сперва это может показаться стечением обстоятельств. Но слишком густо они вдруг стеклись в Киеве (и слишком нередко стекались в других местах), чтобы не увидеть в них уже роковую немочь имперской администрации последних десятилетий.
Киевский губернатор – вовсе отсутствовал. Вице-губернатор Рафальский только-только вступил в свою должность, ещё не освоился, и тем более неуверенно исполнял обязанности губернатора, которого замещал временно. Стоявший над губернатором верховный хозяин обширного края генерал-губернатор Клейгельс ещё в начале октября подал ходатайство об освобождении своём от должности – по болезни. (Истинные мотивы неизвестны, не исключено, что на его просьбу повлияло всё сентябрьское революционное бурление, с которым он не видел пути справиться.) Так или иначе, но и себя он с этого момента ощущал временным. А в октябре на него продолжали валиться директивы из министерства внутренних дел, – 10 октября: принять самые энергичные меры «к недопущению уличных беспорядков и к прекращению их всеми силами в случае возникновения»; 12 октября: «подавлять уличные манифестации, не останавливаясь перед применением вооружённой силы»; 13 октября: «не допускать никаких уличных скопищ и сборищ и, по мере надобности, рассеивать их оружием». А 14 октября, как мы уже видели, киевские беспорядки перешли опасную черту. Клейгельс созвал совещание своих высших чинов, среди которых отметим киевского полицмейстера полковника Цихоцкого и помощника начальника (самого начальника и тут нет) охранного отделения Кулябку – того самого хлопотуна и рохлю, который скоро по глупости наведёт смертельный удар на Столыпина. Из панического доклада Кулябки вытекала возможность не только вооружённых уличных демонстраций в Киеве, но даже и вооружённого восстания. – Тогда, уже не полагаясь на силы полиции, Клейгельс применил правило «о призыве войск для содействия гражданским властям» – и с 14 октября передал «свою власть и полномочия военному начальству», именно: временно командующему войсками (командующий и тут отсутствует, да ведь обстановка самая беззаботная) Киевского военного округа ген.-лейтенанту Карассу. И тогда корпусной генерал Драке вступил в отправление обязанностей начальника охраны города. (Усмешка Империи: по какой из перечисленных фамилий этих чинов можно догадаться, что действие происходит в России?) Генерал Карасс «был поставлен в самое затруднительное положение», ибо не знал «общего состояния дел, а также личного состава администрации и полиции»; «передавая должность, генерал Клейгельс не нашёл нужным облегчить задачу своего преемника: он ограничился исполнением одной лишь формальности и немедленно устранил себя от всех дел».
Тут подошло время сказать о полицмейстере Цихоцком. Ещё при ревизии 1902 года обнаружилось, что с ведома Цихоцкого брались поборы с евреев за разрешения на право жительства. Тогда же обнаружилось,
