- А что я тебе плохого сделал? - обидчиво огрызался Христич. - С любым может случиться!
- С тобой каждый день случается! То за дезертира его приняли, то чуть не шарахнул связку гранат в броневик маршальской охраны!..
- 'Чуть' не считается! - довольно засмеялся Христич. - За 'чуть' взятки гладки!
- С тебя гладки, а с меня начальство такую стружку сняло, что век не забуду!
- Зато сержантское жалованье получаешь!
- Подавись ты этим жалованьем! - все больше распалялся Чернега. Командовать такими олухами, как ты, я б за золотые горы не стал, если б не война.
- Почему это я олух? Почему?
- А кто поднял панику, что вода отравлена, когда те два чудика обожрались немецкой шипучки?! Я, что ли?! Не твоя разве работа?
- Ну моя! Но кто обожрался, тот и олух!
- Жалко, темную тебе не устроили. Ребята по твоей вине голодали до обеда - послушались психа, что завтрак на отравленной воде приготовлен, и все кусты облевали!
- Ничего, зато трава там расти лучше будет! - Христич по-мальчишечьи хихикнул.
Чернега снисходительно помолчал, вздохнул, затем заинтересованно спросил:
- Что у тебя в противогазной сумке вздулось?
- Это гранаты, - охотно и даже весело ответил Алесь. - Те самые!.. Может, в музей когда-нибудь сдам.
- А пожевать ничего нет?
- Про жратву начальство должно было побеспокоиться! - с укоризной заметил Христич. - У меня самого кишки к позвонку прилипают.
- Потерпишь. А мне надо поесть - я диабетик.
- Диабетик? - удивился Христич. - А что это за профессия?
- Дурак ты, Христич! - Чернега зло засмеялся. - Диабетик профессия... Ха-ха. Если бы ты сказал, что сифилитик - профессия, то я, может быть, и согласился.
Федор Ксенофонтович с самого начала не без интереса прислушивался к этой перебранке, а при последних словах Чернеги не выдержал и зашелся смехом, похожим на стон. И тут же в тело ворвалась боль. Он почувствовал, что плечо и шея его плотно и многослойно перебинтованы и что сделана свежая повязка на уже заживающей, но еще болезненной ране на челюстной кости.
- Куда мы едем? - спросил он у притихшего при его смехе сержанта Чернеги.
- Уже в Смоленске. В госпиталь едем. - И Чернега начал усердно тормошить уснувшую в углу автобуса молоденькую санитарку. - Проснись, тютя, да подскажи дорогу в больницу!
Но девчонка, видать не спавшая много ночей подряд, только вяло мотала головой, а проснуться не могла.
- Стойте! Стойте! - заорал вдруг Алесь Христич, что-то увидев в раскрытое окно на улице, по которой их санитарный автобус ехал уже медленно, лавируя между обломками рухнувших стен, грудами кирпича и щебенки. - Остановитесь! Вон Иванютич голосует! - Христич тут же поправился: - Наш младший политрук Иванюта!..
На противоположной стороне улицы, у перекрестка, действительно стоял младший политрук Миша Иванюта. Рядом с ним, на захламленном тротуаре, высился тюк - хорошо упакованные в серую бумагу и обвязанные крепким типографским шпагатом свеженапечатанные листовки. Миша надеялся остановить какую-нибудь машину, которая направлялась в сторону Красного.
Появление 'своего' санитарного автобуса, пусть и шедшего пока в противоположную сторону, обрадовало его несказанно. Но, когда увидел забинтованного Чумакова, сразу скис: и сердце дрогнуло от страха за доброго человека, и рухнула надежда, что 'санитарка' скоро пойдет обратно.
- Давай сюда свои листовки, и двинулись, - мрачно приказал ему Федор Ксенофонтович. - Нет уже там наших, где были...
- А мы куда? - спросил Иванюта, когда затолкал тюк с листовками под носилки, на днище машины.
- В госпиталь, - ответила проснувшаяся наконец молоденькая медичка в мужском красноармейском обмундировании. Поправляя под сбившейся пилоткой рыжие волосы, она спросила: - Не знаешь, где он тут?
Все остальные в автобусе тоже вопросительно посмотрели на Иванюту.
- Нет... Знаю только, где комендатура, - как бы оправдываясь, ответил Миша.
- Давай в комендатуру! - распорядился генерал Чумаков. Его не покидала мысль хотя бы по телефону доложить командарму Лукину о документах полковника Шернера, да и обо всем остальном...
Федор Ксенофонтович чувствовал, что у него кружится голова, болит левое плечо и жжет шею ниже левого уха. Но, когда они подъехали к комендатуре, встал с носилок довольно бодро и, не обращая внимания на протесты санитарки, сошел при помощи Иванюты и Чернеги с автобуса.
Иванюта в присутствии генерала Чумакова держал себя на территории комендатуры как хозяин. За минуту он выяснил, что начальник гарнизона полковник Малышев только что откуда-то приехал и у него в приемной битком военного и гражданского люда.
- Дорогу генералу! - скомандовал Иванюта, когда они вошли в переполненную людьми приемную комнату.
Протиснулись к двери и без стука вошли в кабинет все трое. Сидевший за столом полковник Малышев, увидев появившегося генерала в бинтах, встал, но продолжал распекать стоявшего перед ним мужчину средних лет в очках, с бородкой, в белом парусиновом костюме за неработающий телефон.
- Чем могу быть полезен, товарищ генерал? - спросил Малышев, отпустив мужчину.
Федор Ксенофонтович ничего не успел ответить, так как внимание Малышева отвлек раздавшийся на улице шум. Прямо напротив распахнутого в его кабинете окна резко, с визгом тормозов остановился на брусчатке мощный восьмитонный грузовик 'Ярославка', в котором на скамейках плотно сидели бойцы в касках и новеньком обмундировании, зажав между коленями автоматы и ручные пулеметы.
- Вот это силища! - с завистью в голосе сказал Малышев и, подойдя к окну, крикнул: - Убрать машину в тень!
Последние слова полковника были адресованы медлительно вышедшему из кабины грузовика плотному, несколько обрюзгшему майору в форме инженерных войск. На его груди тоже сверкал лакированным прикладом автомат ППШ. Когда машина проехала дальше, под кроны деревьев, майор, сделав шаг к окну, спросил:
- Будьте любезны, где можно найти полковника Малышева?!
- Я Малышев, заходите! - И полковник, наконец повернувшись к генералу Чумакову, повторил свой вопрос: - Так чем могу служить?.. - Но, увидев, что у того на побледневшем лбу выступили крупные капли пота, осекся и уже с участием и виноватостью продолжил: - Вам плохо?..
Федора Ксенофонтовича усадили на диван: у него действительно закружилась голова и остро заболело сердце.
- Позвать медсестру? - встревоженно спросил младший политрук Иванюта и требовательно посмотрел на стоявшего рядом сержанта Чернегу.
- Не надо, минутку передохну... Пройдет.
- Рюмку коньяку, товарищ генерал?! Поможет! - Малышев кинулся к шкафу, взял там распечатанную бутылку армянского коньяку, налил полстакана и поднес Чумакову.
Федор Ксенофонтович крупными глотками выпил коньяк, с облегчением перевел дух.
В это время в кабинет зашел майор. Придерживая левой рукой висевший на шее автомат, правую вяло вскинул к козырьку фуражки с черным околышем и доложил:
- Майор Ильивский! Командир отдельного саперного батальона фронтового подчинения! Прибыл с приказом принять под охрану мосты через Днепр!
- Слава богу! - с облегчением вырвалось у Малышева. - Эти мосты в печенках у меня сидят!.. Прошу документы.
Полковник Малышев внимательно изучил предъявленные ему майором бумаги с приказом о передаче мостов, а Федору Ксенофонтовичу будто холодную иглу воткнули в еще раньше заболевшее сердце. 'Немец?!' - обожгла его полудогадка, и он покосился на Иванюту, который о чем-то перешептывался с
