корыстной памятливости и отбросил подозрения. Нет, не потому, что слышал по радио, будто Ольга Васильевна Чумакова отдала свои богатства государству - в фонд обороны (это, как полагал Николай, сказочка для дураков: если и отдала, то небось крохотную часть - для отвода глаз). Главное ведь для него, что родной брат объявился единственный близкий человек на земле среди всего ненавистного, рушащегося наконец!
Они продолжали беседу за чаем, присев к столу, застеленному поверх клеенки старой газетой. Вот тут- то Николай задал брату вопрос, который встряхнул все естество Владимира, разбудив в нем задремавшего было Цезаря - вышколенного в абверовской школе диверсанта-боевика.
Вначале Николай, почесав середку своих пышных усов, с вкрадчивой почтительностью сказал:
- А ты ведь, Вольдемар, с той стороны прибыл сюда. Только не пойму, где руку тебе покалечило.
- Откуда прибыл, там меня уже нет, - суховато ответил Владимир. - А ранение майор Птицын, - он постучал себя рукой в грудь, - получил от немцев! В боях под командованием генерала Чумакова Федора Ксенофонтовича. И самое удивительное, что это сущая правда!
- Правда не в том, чтобы изрекать истину. - Николай пристально и чуть иронично посмотрел брату в глаза. - Помнишь, отец наш твердил... Правда в том, чтоб говорить то, что думаешь. - И, вдруг посерьезнев, притишенно спросил: - Тебя по его душу прислали?
- По чью? - не понял Владимир.
- Его. - И Николай ткнул пальцем в портрет Сталина на полосе расстеленной газеты, где была напечатана речь Сталина от 3 июля.
- Ну, куда хватил! - Владимир Глинский настороженно покосился на дверь. - Для такой операции нужна целая орава смертников... Да и зачем рисковать? - И перешел на шепот: - Все равно в августе немцам быть в Москве.
- Эх вы, 'стратеги'! - Николай с укоризной покачал головой. - В том-то и дело, что он сумеет продолжать войну, где бы ни был. Хоть за Уралом! Он же бог для этих фанатиков!.. Да и сам возомнил себя богом... Глинский-старший опять ткнул пальцем в газету: - Вот вникни: целью войны он считает, оказывается, не только ликвидацию опасности, нависшей над Советским Союзом, но и помощь всем народам Европы!.. И его бреду все верят, хотя немцы вот-вот постучатся в ворота Кремля... А это страшно.
- Что 'страшно'? - не понял Владимир.
- Страшна вера, которая объединяет миллионы слепцов! Их надо освободить от гнета этого имени, безжалостно унизить...
- Унизить? Каким же образом?
- Элементарным! Убрать Сталина - значит порушить веру в его всесилие, в его дело и, следовательно, унизить народ! А униженные к победным порогам не приходят.
- Свято место пусто не бывает, - угрюмо промолвил Владимир. - Другой Сталин найдется.
- Не уверен... Вначале начнется свалка за главенство...
- Глупости! В такое время рваться к власти может только тот, кто готов склонить голову перед Гитлером, предложив ему капитуляцию России. Среди них такого не найдется.
- Но ведь вначале обязательно наступит замешательство, - не сдавался Николай. - Время будет упущено, и фронты окончательно рухнут!
- Неужели ты прав? - Владимир Глинский смотрел на Николая с раздумчивой вопросительностью. - А каким способом можно его ликвидировать?
- Над способом пусть маракуют там. - Николай качнул головой в неопределенную сторону, и его поношенное лицо стало злым. - Но руки свербят, когда вижу, как он проносится мимо на машине!
- Где?!
- Метрах в двухстах отсюда - по Можайскому шоссе... И по Арбату... А там не улица, а щель. Взорви любой дом, и глыбы рухнут на машину.
- Часто он ездит?
- Каждый день!.. Туда и обратно.
Владимир Глинский задумался, уносясь мыслью под Варшаву, в местечко Сулеювек, где размещался специальный центр абвера. Будто увидел насторожившиеся глаза фюрера 'штаба Валли' Шмальшлегера... Как он отнесется к идее покушения на Сталина? А что скажет по этому поводу начальник контрразведки 'зондерштаб Россия' русский белоэмигрант Смысловский? Они оба, эти кадровые разведчики абвера, конечно же обратят вопрошающие взоры к адмиралу Канарису - начальнику Управления иностранной разведки и контрразведки верховного командования вооруженных сил Германии (абвера)*.
_______________
* Планы физического уничтожения советского Верховного
Главнокомандования во главе с И. В. Сталиным немецко-фашистская
разведка пыталась осуществить вскоре после провала ее плана
террористической операции в Тегеране (1943 г.), где проходила тогда
конференция глав государств - СССР, США и Англии. В Москве
террористические акты было поручено совершить предателям Родины
Политову-Таврину и Адамичевой-Шиловой. Политов должен был
прикрываться в советской столице документами на имя майора Таврина,
якобы находящегося в отпуске после ранения и лечения в госпитале.
Операцию абвера сорвала советская контрразведка. Политов и Шилова
были арестованы.
Как бы там ни было, но Владимир Глинский почувствовал себя словно гончая, напавшая на верный след. Вспомнился графу Глинскому священник, внушавший ему мысль о золотой ариадниной нити, которая ведет Владимира Святославовича по греховным лабиринтам жизни к свершению им предначертанного небом. И якобы пекутся о прочности этой нити высшие силы, обитающие в созвездии Северной Короны (родилось созвездие, как утверждает легенда, из вознесенного на небо после смерти Ариадны ее венца, подаренного Дионисом).
И Глинский-младший, наведенный старшим братом на мысль о покушении на Сталина, воспылал жаждой деятельности, мучительно размышляя над тем, с чего начать и как возобновить связь со своей абверкомандой при 4-й немецкой армии или с центром абвера 'Валли' в Сулеювеке.
Но прежде надо было отнести записку Ольге Васильевне Чумаковой...
Когда в сопровождении брата-'дворника' 'майор' Птицын шел знакомиться с семьей Федора Ксенофонтовича, то полагал, что только отдаст записку, бегло, для приличия, расскажет, как чувствует себя Чумаков на фронте, и раскланяется. Но вышло совсем не так.
Ольга Васильевна и ее дочь Ирина встретили нежданного посланца с такой восторженной радостью и искренней приветливостью, что Владимир Святославович растрогался. Поблагодарив 'дворника' за то, что тот проводил его к Чумаковым, и распрощавшись с ним, 'майор' согласился сесть к столу и попить чаю. Но вместо чая в кабинет-столовую вплыл в руках Ольги Васильевны серебряный поднос, посреди которого в окружении хрустальных рюмок высился искрящийся графинчик с водкой, а вокруг рюмок были расставлены вазочки с угольно-черным кирпичиком паюсной икры, с влажно сверкающими маслинами, нежно желтеющими белыми маринованными грибами; тарелочки с розовой семгой, смуглым балыком, тонкими ломтиками сала. И все это дразнящее глаз и вызывающее аппетит благолепие как бы осенялось прелестнейшей улыбкой Ольги Васильевны и таким счастливым блеском ее больших, глубоких глаз, что сердце бывшего графа зашлось в сладком волнении.
А юная Ирина грациозными движениями оголенных до локтей нежных рук расставляла на белоснежной скатерти расписанные синими узорами фарфоровые тарелки, раскладывала серебряные вилки и ножи. Владимир Святославович обратил внимание, что девушка, запечатлев в своем облике красоту матери, восприняла и выразительно-привлекательные черты отцовского лица и была похожа на него и в жестах.
Неужели все это не сон? Неужели это Москва, Россия, тоску по которой младший граф Глинский пронес через столько лет страданий и надежд? В нем начало просыпаться щемящее чувство русского. Словно подошел к порогу, за которым непременно сбудутся томившие его ожидания и окончательно оживет в его душе и ударит в колокола радости когда-то потерянная им Русь. Здесь, в этой квартире, в этом просторном, несколько сумрачном кабинете, служившем и столовой, многое чем-то напоминало Глинскому его прошлую жизнь. Здесь все было до неправдоподобия хорошо: эта старинная неуклюжая мебель резной громоздкий
