три камня, воплотившие в себе власть над душою мира. Эти камни вобрали в себя силу Золотой Звезды, на три дня вспыхнувшей наземном небосклоне, озарившей полнеба и ушедшей в небытие. Искусство магов придало камням различные свойства, суть которых в распределении невидимых глазу духовных и астральных сил. Один из этих камней лежал на подставке в виде змеи в подвале аббатства. Другой украшал Жезл, врученный мне Винером. Тот, кто владеет Жезлом Зари, находится под его защитой. Убить этого человека можно, но удар, во сто крат усиленный, возвращается к тому, кто убил или приказал убить. Поэтому вряд ли найдется безумец, стремящийся к погибели владельца магического Жезла.
Мне до конца не верилось, что эта изящная вещица может спасти меня, но позднее я убедился, что все обстояло именно так...
Я отвлекся от воспоминаний, пригладил усы, поправил новый камзол, богатый и дорогой, - его мне принесли монахи после того, как я выиграл поединок с Мудрыми. Брошь со змеей и солнцем красиво выделялась на синем бархате. Ни один Магистр не расстался бы с ней ни на секунду, ибо в броши тоже таилась Сила. Никто, кроме Хаункаса, не решился бы на подобное. И вот теперь брошью владею я, а Магистр Хаункас в могиле.
В дверь осторожно, будто боясь потревожить меня, постучали. На пороге возник долговязый брат Арден.
- Нижайше прошу тебя, Магистр, пожаловать к Мудрым, которые желают говорить с тобой.
- Ну что же, пожалуй, я выслушаю Мудрых, У выхода из комнаты я словно наткнулся на невидимую стену и почувствовал, как по спине моей ползет холодок. Кто-то смотрел на меня. Бесстрастно, изучающе - так, наверное, смотрит на свои жертвы огромная африканская змея, одним взглядом парализующая свою жертву, а затем удушающая ее. Я резко обернулся. Комната была пуста...
* * *
На этот раз момент не был столь торжественным, не ожидалось веселых развлечений с приговором и казнью, так что принимали меня Мудрые не в Зале Камня, а в более скромной обстановке. Небольшая, заставленная тяжелой мебелью комната, на стене которой висела огромная картина, по моему мнению, весьма высоких художественных достоинств, изображающая бичевание Христа. Карвен, в сутане аббата, с распятием на груди, перевернутым вверх ногами, сидел во главе длинного стола, покрытого черным сукном. На столе стоял подсвечник, в нем горели четыре массивные коричневые свечи, они слабо потрескивали и издавали приятный, не похожий ни на что запах.
Разумеется, здесь был и Лагут, нервно теребивший золотую цепь на необъятном животе, и итальянец, скучающе изучавший картину, Я встал в середине комнаты, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, будто желая обрести лучшую устойчивость и приготовиться лицом встретить порывы ураганного ветра, готовые вот-вот обрушиться на меня.
Аббат заговорил так, будто не было никакого посрамления Мудрых, будто не было вынесено, а затем не исполнено их решение моей казни, будто вообще ничего не происходило до этого, а он просто надиктовывает своему повару выбор блюд на сегодняшний ужин.
- Мудрые решили вернуть Магистра Хаункаса в лоно Ордена Трижды Проклятого и Трижды Вознесенного Люцифера. Ты снова наш, брат Хаункас. И помни, что не только прощение, но и долг ложатся теперь на твои плечи.
- Я ничего не забываю, брат Карвен. В том числе и мое недавнее согласие пройти через первые врата. Ты, вероятно, забыл об этом, что недостойно тебя, о мудрейший из Мудрых.
- Послушайте его! - яростно взвизгнул турок. - Он решил до конца исчерпать наше долготерпение. Нечестивый шакал, укравший железную палку и размахивающий ею, смеет указывать нам [Указывать тем, кто держит в руках власть, о которой мечтали бы любые императоры! Безумству и наглости этого шелудивого пса нет предела!
- Ты требуешь невозможного, Хаункас, - улыбнулся Долкмен, которого от души забавлял этот разговор. - По устоявшейся бездну тысячелетий назад традиции Мудрых может быть всего лишь трое.
- Нет, Мудрые, это вы требуете невозможного. Чтобы я, Магистр Хаункас, после стольких лет возвратился тем же, кем и ушел! Я слишком уважаю себя.. Нет и не существовало установления, чтобы Мудрых было только трое. И нет преграды в этом мире, способной помешать мне стать четвертым Мудрым.
- Нечестивец, ты сам знаешь, что в Ордене никогда не было четырех Мудрых! - тонко взвизгнул Лагут, ударив кулаком по столу.
- К чему ты призываешь меня, брат Лагут?.. Одумайся! Ты требуешь, чтобы я освободил себе место? - хитро спросил я.
Турок в ярости зашевелил пальцами, лицо его налилось кровью. Мне вдруг подумалось, что он не выдержит и кинется на меня. Или кликнет своих головорезов и прикажет порубить им меня на куски Итальянец, иронично улыбаясь, смотрел на Лагута, и я понял- он мечтает, чтобы турок сорвался, и убил бы меня, а потом сам погиб бы, испытав на себе жестокую месть Жезла. Такой расклад всех устраивал, кроме, естественно, меня и Лагута. Но янычар совладал с собой, и выражение его лица стало каменным.
- Но благодать Мудрого не передается по наследству. Это звание не заслуживается, подобно чиновничьему рангу, не наживается, подобно богатству купца. Оно дается звездами и означает не ум и обширные познания, а прежде всего умение обращаться со священным Цинкургом. - Карвен будто старался убедить меня. И, хотя по его лицу ничего нельзя было прочитать, мне показалось, что на нем промелькнула какая-то неуверенность.
- Но я владею частью Цинкурга - Жезлом Зари. Он тоже дается только в руки избранных. И до сего момента ни у кого не возникало сомнений в том, что Магистр Хаункас призван войти в Первые Врата. Да и вы сами знаете, что тот, кому сие не предначертано, никогда не войдет в них Так что же получается? Вы боитесь не того, что я стану Мудрым без предначертания, а того, что я стану им потому, что предназначен для этого... - Подобный ход мыслей несколько озадачил Мудрых. Моя логика была предельна проста и легко разрушала их сложные построения. - Кроме того, что вы знаете такого, чего не знал бы я? Что близится час Люцифера, Трижды Проклятого и Трижды Вознесенного?
В комнате повисла тишина, которую нарушил озадаченный возглас Долкмена:
- Ты знаешь о долгожданном часе?!
- А вам не приходит в голову, что я один из тех, кому суждено приблизить Его наступление.
Турок надулся и засипел, но не мог найти подходящих слов. Итальянец задумчиво тер переносицу. Аббат же, не мигая смотрел на меня взором змеи, изучающей добычу.
Наконец Карвен так же безжизненно произнес:
- В мире нет ничего неизменного. Все когда-то происходит в первый раз. Если Мудрых раньше было трое, это не значит, что их число не может увеличиться. И все же не возносись во злобе и гордыне, Хаункас. Помни, что мы лишь Его дыхание, лишь длани Его и должны делать только то, что угодно Ему. В этом наша судьба и предначертание... А ты уверен, Хаункас, что камень примет тебя, когда ты войдешь в Первые Врата?
- Примет.
- Магистр Хаункас, ты пройдешь посвящение в ночь Черной Луны. Да станет сказанное делом!
С невозмутимым лицом я поклонился и четко, размеренно, будто читая строки греческой трагедии, изрек:
- Не ради тщеславия, зависти, сребролюбия беру я на себя эту ношу, а единственно ради преумножения великих дел Тьмы, ради пришествия часа Его, чему посвятил я и жизнь свою, и бессмертную душу.
Аббат поднялся, сделал плавный жест рукой и произнес незнакомые слова на давно забытом языке тех, кто в еще в невероятно давние времена, когда Земля была другой, уже приближал пришествие Тьмы.
- Скандз збизвхат, Хаункас.
Скривившись, словно от боли, эти слова повторил Лагут, а за ним, усмехнувшись, Долкмен.
Аббат вышел из комнаты, турок же, тяжело неся телеса к выходу, остановился около меня и шепотом произнес:
- До ночи Черной Луны многое может произойти.
- Пусть случится то, что должно случиться, брат Лагут, - учтиво поклонившись, произнес я. - Все мы в руках Его, и смешно надеяться обмануть промысел Князя Тьмы.
Что-то фыркнув под нос, турок исчез за дверьми, с трудом пропустившими его тушу.
Я мог поздравить себя еще с одной победой. Возможно, меня должно было насторожить, что все
