Двигаясь по направлению к старому вязу, тамплиеры пели 'Стабат Матер долороза'. Допев до конца, принимались петь с начала. Их низкие голоса красиво звучали в ночи. Затем Жан почувствовал, как его возложили на землю, он услышал могучее шевеление листвы в громадной кроне вяза. Опустившись на колени вокруг Жана, тамплиеры стали молиться о его душе, якобы ушедшей из тела, но призванной вернуться назад. Это продолжалось так долго, что лежащий без движения Жан успел немного окоченеть - ночь была прохладной и над землей летал свежий ветерок. Наконец, моление окончилось. Тут Жан почувствовал прикосновение острия меча к своей груди в области сердца и услышал голос Бертрана де Бланшфора:
- Ты был неподвижен, но ты восстанешь, ты был мертв, но ты воскреснешь, ты был глух, но ты услышишь, ты был слеп, но ты прозреешь, ты был нем, но ты заговоришь, ты был голоден, но ты насытишься, ты алкал, но ты утолишь жажду, ты был темен, но ты просветишься. Как только меч мой пронзит твое сердце встань и ходи. Не нам, не нам, Господи, но имени Твоему! Босеан!
В следующий миг Жан почувствовал, как холодная сталь вошла в его сердце, но никакой боли не было. Вдруг стало тепло и легко, он встал на ноги, будто кто-то поднял его десницей, спущенной с неба. Плащ, укрывавший его, свалился. Жан открыл глаза и увидел тамплиеров, преклонивших пред ним колени. Только Бертран де Бланшфор стоял во весь рост и смотрел на Жана, и Жану показалось, что глаза его светятся в темноте каким-то фиолетовым светом. Приблизившись, Бертран наотмашь ударил Жана ладонью по щеке.
- Что ты должен сделать? - спросил он, и Жан догадался:
- Подставить другую?
И другая щека обожглась ударом ладони великого магистра непризнанной ветви ордена. Рыданья матери раздались где-то в отдалении.
- Сынок! Что они сделали с тобой? Они убили тебя! - кричала Тереза.
- Забудь родителей своих и родственников своих, ибо враги человеку близкие его, - произнес Бертран де Бланшфор.
- Да, - кивнул Жан.
- Теперь поцелуй меня, - сказал магистр.
Двое тамплиеров поднялись с колен и, подойдя к своему господину, сняли с него блио. Бертран оказался в одних штанах-брэ и сапогах из мягкой кожи. На груди у него, прямо над левым сосцом, виднелся темно- красный шрам в виде равностороннего креста, и указывая на этот крест-шрам, де Бланшфор уточнил: - Сюда.
Жан нетвердой походкой подступил вплотную к магистру и, чуть склонившись, поцеловал крест-шрам на его груди. В следующий миг боль пронзила его грудь и, теряя сознание, он рухнул, подхваченный сильными руками тамплиеров.
Он очнулся лишь к вечеру следующего дня. Рана на груди болела, но не так нестерпимо, как тогда, когда он потерял сознание после обряда посвящения в тамплиеры у вяза. Его приподняли в постели и стали снимать и него повязку, туго обхватывающую верхнюю часть груди. Под повязкой у него оказалась уже подсохшая припарка из пряно пахнувших трав, а когда и ее сняли, Жан увидел над левым сосцом у себя свежий рубец в виде равностороннего креста, точь-в-точь такой же, как у, Бернара де Бланшфора.
- Все зажило даже быстрее, чем обычно, - сказал ухаживавший за Жаном тамплиер с очень смуглой кожей, так, что Жан подумал о нем, что он, должно быть, сарацин по происхождению, но вошедший в комнату Бертран де Бланшфор назвал его французским именем:
- Благодарю вас, Дени, вы блестяще справились со своим делом. Прошу вас теперь удалиться.
Смуглый Дени, поклонившись, исполнил приказание магистра.
- Я пришел поздравить вас, - обратился де Бланшфор к Жану. - Отныне вы комтур нашего ордена, и здесь, в Жизоре, образована новая комтурия тамплиеров. Через несколько дней, когда вы окончательно поправитесь, мы сможем вплотную подойти с вами к тайне жизорского вяза. Отдыхайте, брат Жан.
На другой день к нему впустили мать. Тереза тотчас же взялась со слезами причитать:
- Сынок мой, что они с тобой сделали, изверги! Мало им было твоего отца! Зачем же ты доверился им!
- Вы ничего не понимаете, мама, - жестко ответил он. - Ступайте прочь.
Еще через два дня Жан вовсю ходил, боль исчезла, рубец превратился в болячку и эта болячка уже начала отсыхать. Удостоверившись в том, что он полностью окреп, тамплиеры вновь собрались в полночь под раскидистыми ветвями жизорского вяза. Жану было велено встать спиной к стволу дерева, а лицом к ущербной луне. Сначала, все вместе прочитали вечерние молитвы, которые каждый христианин обязан читать перед сном. Затем Бертран де Бланшфор спросил:
- Комтур Жан де Жизор, ответьте нам, знаете ли вы, где находится священная гробница, над которой возведен замок?
- Нет, эта тайна закрыта для меня, - ответил Жан.
- Я верю вам. Взгляните на луну. Смотрите на нее и не отводите взгляд свой.
Жан повиновался. Он стал смотреть на луну, краем глаза видя, как тамплиеры молча двигаются вокруг необхватного ствола вяза, к которому он прислонен спиною. Голос Бертрана де Бланшфора стал читать какие-то странные заклинания:
- Час настал, и раскололся месяц, но даже если кто-то и увидит знаки на небесах, их охватит одно лишь отвращение, и отвернувшись от знаков, да воскликнут они: 'Прочь, наваждение, прочь, временное колдовство!' И нарекут они ложью истину, и во власть страстей отдадутся, не ведая, что приходят сроки и уходят, и все движется чередом своим. Но вот приходят легенды и пронзают их как иглою, прикрепляя к званию и уводя от лжи. Комтур Жан де Жизор, знаете ли вы, где находится гробница, на которой возведен замок?
- Нет, не знаю, - ответил Жан, чувствуя в своем теле некое странное возбуждение. А Бертран де Бланшфор принялся дальше произносить непонятные фразы:
- Знание светлое, прочищающее разум, но мало его показалось им, и глаза их еще не открылись. Отверни взгляд свой от них в тот день, когда взыскующий воззовет к ним и поведет за собой в место, которое ужасно. Вот они выходят из могил и глаза их выпучены, как глаза саранчи, много их и все кричат: 'Как же тяжел этот день!'
Слова, произносимые магистром, постепенно стали таять в мозгу Жана, сознание которого обволакивалось каким-то вертящимся сном. Ему чудилось, что он летит и падает, вновь взлетает и вновь камнем ниспадает вниз. Мимо неслись то какие-то стены, озаренные отблесками пожара, то распахнутые небеса, утыканные ослепительными алмазами звезд; то серые нагромождения скал, в причудливых изрезах которых виделись скорченные гримасы лиц, то розовые и голубые залежи облаков, манящие к себе своей нежностью и воздушностью. Несколько раз сквозь эти видения до него доносился один и тот же вопрос - знает ли он, где находится гробница, но он не знал и, с трудом шевеля губами, честно в том признавался. Вдруг ему увиделось как разделывают быка, сливают кровь, снимают шкуру, рассекают сухожилия и ребра, рубят тушу. Затем видение повторилось, но теперь разделывали не быка, а медведя, а когда с медведем было покончено, совсем жуткое видение явилось воспаленному сознанию Жана - убивали человека и, вылив из него кровь, разделывали его точно так же, как предыдущих животных.
- Комтур Жан, ответьте нам, где находится гробница?
- Не знаю.
Из груди убитого и рассеченного человека извлекали сердце, оно стучало в висках у Жана грохотом барабана, и целое озеро крови распахнулась у ног его. Он упал в это озеро и проскочил сквозь него, как сквозь облако, и тут он увидел широкое поле, над которым он висел так, будто кто-то держал его с неба за ногу вниз головой. Огромный вяз вздымался посреди поля, а в некотором отдалении от него зиял колодец, и Жан не мог не узнать его по каменному кресту, пристроенному рядом.
- Колодец! - произнес он громко.
- В тот день через все лицо, гневом пылающее, протащат их, приговаривая: 'Вкусите же прикосновения Ада!' - прозвучал голос Бертрана де Бланшфора. - Комтур Жан де Жизор, где гробница?
- В колодце! - воскликнул Жан, почему-то уверенный в том, что говорит правду. Видения вмиг развеялись и, возвращаясь в реальность, он увидел себя стоящим спиной к жизорскому вязу в окружении тамплиеров и повторил твердо: В одном из колодцев, стоящих во дворе замка, в восточном дворе.
