фланг противнику, а командор ответил: 'Молниеносно не могу, но в два прыжка сделаю', и за это после боя его разжаловали до комбаттанта. Было такое?
- Было, мой друг, - ответил командор де Бержерак, - еще при Робере де Краоне. Суровый был магистр. Подчас даже слишком суровый. Но все равно его поминают добрым словом, в отличие от Рене де Жизора. Эта Черная Черепаха много бед натворила. Не случайно поговаривали, будто Рене и колдун, и чуть ли не с самим чортом спутался. До сих пор его ближайший сподручный, сенешаль Бертран де Бланшфор, мутит воду и хочет стать великим магистром, чтобы все опять было как при Тортюнуаре. Поговаривают, будто он уединился в своей наследной деревеньке Ренн-ле-Шато и там усиленно роет землю в поисках какой-то необыкновенной реликвии, с помощью которой и хочет совершить переворот в ордене. Но до сих пор бедняга только червей и нарыл. Чуть ли не питается этими червями. Пускай! Ведь подохнет - они будут им питаться. Ха-ха-ха!
- А много у него людей?
- Людей-то? Да какой там! Три мальчишки да две кочерыжки - вот и все его люди, да старая кочерга впридачу. Он же все надеялся, что Тортюнуар перед смертью все свои тайны ему откроет, а тот и пикнуть не успел, когда ему его же любезные ассасины кинжал в затылок воткнули.
- Так его убили ассасины? - подивился Робер.
- А кто ж еще? Они его ненавидели точно так же, как и тамплиеры. Ведь он же состоял у них в высших чинах и грабил не меньше, чем нас. Он-то и ввел эту строгую троическую систему чинов, по которой магистру подчиняются три сенешаля, каждому из которых подчиняются три коннетабля, каждому из которых - три командора и так далее. Говорят, ее придумал Старец Горы Хасан. По этой системе командоров должно быть двадцать семь, ни больше, ни меньше, а шевалье только восемьдесят один, а кавалеров восемьдесят один умножить на три, не помню, сколько там?
- Двести сорок три, - быстро сосчитал Робер.
- Умница. А комбаттантов - еще раз на три.
- Семьсот двадцать девять.
- Ты смотри, как ты ловко считаешь! Ну а легионеров?
- Еще раз на три? Сейчас.
- Немедленно!
- В два прыжка. Две тысячи сто восемьдесят семь.
- Не врешь?
- Ей Богу!
- Ну-ну. Остается только еще раз умножить, чтобы подсчитать, сколько у Тортюнуара было новициатов.
- Еще раз, значит, на три... Шесть тысяч пятьсот шестьдесят один. Вот сколько. И что, у Тортюнуара было столько тамплиеров?
- Мало того, когда количество новициатов наполнилось, он постановил всех остальных желающих принимать в качестве профанов, то бишь, непосвященных. И уж этих можно напринимать сколько угодно. Но профанов он не успел много собрать, в Ордене начался раскол, сволочь Тортюнуар стал посылать ассасинов, чтобы те резали тамплиеров, и много славных рыцарей погибло от коварных ударов в спину. Наконец, гнусного Рене убили в Нарбоне те же самые ассасины, когда он хотел снюхаться с тамошними старцами и оптом продать им и Палестину, и Ливан, - то бишь, и нас, и ассасинов. После всех этих смут в ордене, дай Бог, если осталась половина количества людей, бывшего лет десять назад. Не хватает легионеров, не хватает комбаттантов, не хватает кавалеров, да и у шевалье, по моему, не должное число.
- А почему в ордене девять чинов? - резонно поинтересовался Робер, Можно же сделать меньше, раз не хватает народа.
- Нет, - возразил командор Пьер, - нельзя. Покойный коннетабль Бизоль де Бетюн объяснял мне, что эту иерархию придумал еще достославный Годфруа Буйонский по примеру ангельской иерархии. Ведь у ангелов же тоже, девять чинов от серафимов и херувимов до ангелов и архангелов.
- Вот, оно что, - покачал головой Робер. - А я и не знал. Так это уже Антиохия?
- Она, родимая, она.
Взору рыцарей открывалась величественная панорама древнего города. Широкую долину пересекала сверкающая на солнце лента, реки Оронт, а за рекой на холмах вздымались неприступные белые стены, зубчатые башни с узкими бойницами, еще выше, на вершине горы, виднелась знаменитая цитадель.
- Вот здесь, - сказал, любуясь видом, командор де Бержерак, - на этой живописной равнине, крестоносцы Годфруа и Раймунда разгромили огромную армию эмира Кербоги. Они были голодные и измученные осадой, а турки - сытые, холеные, крепкие. Но крестоносцы нашли накануне копье Лонгина, оно сияло, ведя христиан на бой, и бросившись в атаку на противника, воины Христовы обратили турок в бегство. Даст ли и нам Господь такую же победу?..
- Подай, Господи, - со вздохом прошептал Робер де Шомон.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Смуглый тамплиер Дени, тот самый, что поставил Жана де Жизора на ноги после посвящения в тамплиеры, все-таки оказался сарацинского происхождения, а точнее - курдом, принявшим христианство. У него было очень подходящее прозвище - Фурми* [Fourmi - муравей (франц.).], он и впрямь чем-то походил на большого муравья. Он носил звание шевалье, и как младший по рангу обязан был подчиняться комтуру Жану.
Но, на самом деле, Жан очень скоро почувствовал, что Дени Фурми в Жизоре - главный. Он распоряжался обустройством комтурии, руководил возведением часовни, расставлял посты, проводил учения, и все это с таким видом, будто Жизор вот-вот подвергнется нападению врагов. Кроме того, он всерьез взялся посвящать Жана во всевозможные премудрости - учил его тайнам строения тела, искусству владения собой и силой воли, открывал секреты трав, растений, кореньев. Молодой сеньор Жизора жадно впитывал в себя эти знания, слету овладевал ими, так, что учитель почти всегда оставался им доволен.
Рана на груди у Жана полностью зажила, на ее месте остался крест-шрам, в точности такой же, как у Бернара де Бланшфора и всех остальных находящихся у него в подчинении тамплиеров. Эта метка наносилась особым мечом, имеющим в сечении крест. Теперь Жан знал все точки на теле, куда можно было воткнуть нож, меч или копье, и не повредить себе при этом. Одна из таких точек находилась прямо над сердцем, где теперь у Жана навсегда стояла печать посвящения в тамплиеры - крест-шрам. 'В случае, если тебя со всех сторон окружили враги, - учил Дени Фурми, - и ты видишь, что не в силах сопротивляться и вот-вот попадешь в плен к ним, воткни кинжал себе в эту точку и сделай вид, что умер, и никто не усомнится в твоей смерти'. Правда, оставалось самое главное - научиться пронзать эти точки, на что требовались годы напряженного труда. Кроме того, чтобы пронзить себя и не повредить никаких органов, необходимо особенное состояние духа, появляющееся у человека в минуты религиозного или ритуального экстаза, а также в пылу боя или в миг отчаяния. Опытнейшие люди могли искусственно ввести себя в такое состояние, и однажды Дени Фурми явил Жану де Жизору это чудо. Выпив немного какой-то темно-зеленой жидкости, сорокалетний сарацин-тамплиер стал расхаживать взад-вперед перед юным контуром, произнося какие-то заклинания и сотрясаясь всем телом. Затем он взял длинный и острый кинжал и с хриплым криком воткнул его по самую рукоятку себе в живот прямо под мечевидным отростком грудной клетки. Затем он предоставил Жану право вытащить кинжал, и когда Жан сделал это, то увидел на животе Дени рану, из которой выплюнулась одна-единственная капля крови, и затем рана стала затягиваться прямо на глазах. Это было настолько невероятно, что у Жана закружилась голова и под ногами качнулся пол. Дени Фурми стоял перед ним целый и невредимый, весело улыбался, а все тело его покрывали маленькие и побольше шрамы, рубцы и прочие отметины самых различных форм.
Кроме того, удивительный курд принялся обучать Жана различным языкам турецкому, арабскому, греческому. И Жан, который доселе весьма туп был к такой учебе, вдруг очень быстро стал все схватывать. За год он научился довольно бойко лопотать и по-турецки, и по-арабски, и по-гречески, начал изучать письмо на этих языках, и заодно пополнил свои познания в латыни.
Он даже не стал интересоваться у Дени, зачем его обучают всему этому. Он просто в какой-то из дней догадался, что из него делают будущего Великого магистра ордена. Да и как могло быть иначе, ведь он же двоюродный внук покойного Тортюнуара, и к тому же, владелец Жизорского замка, в подземелье которого хранится великая реликвия. Все это наполняло душу пятнадцатилетнего тамплиера гордостью и презрением
