женщинам близко подходить к войскам. 'А ежели какая сунет свой нос в палатку воина, стоящего на отдыхе в лагере,' - говорилось в артикуле, - 'ту мерзавку хватать и беспощадно отрезать, ей нос'.
Как только в Милане, Пьяченце, Брешии, Модене и Парме разгорелся бунт против императорской власти, Фридрих начал поход и, возглавляя войско чехов, перешел через Бреннерский перевал. Через Большой Сен-Бернар в Ломбардию вошли бургундцы и лотарингцы герцога Церингенского. Двумя другими потоками в Италию вторглись немцы, австрийцы и венгры. Осада Милана длилась недолго. Достаточно было опустошить окрестные поля и не допустить никакого подвоза к городу, как миланцы сдались, уплатили контрибуцию и дали заложников. После этого сейм на Ронкальском поле признал Фридриха королем Ломбардии. Однако уже на следующий год восстание вспыхнуло с новой силой. Новым папой, под именем Александра III, стал сиенец Орландо Бандинелли, он и возглавил идею свержения императорской власти. Милан снова взбунтовался, но Фридриху надо было ждать подкрепления из Германии. Во время этого ожидания он затеял осаду крепости Крема, неподалеку от Милана. Маленькая эта крепостенка продержалась полгода, прежде чем удалось взять ее, да и то после заключения договора о том, что гарнизону крепости будет гарантирована жизнь и свобода. Раздосадованный Фридрих приказал своему летописцу Рахевину героическим стилем описать взятие Кремы. 'А коли скучно напишешь - повешу!' Перепугавшись, бедняга Рахевин совсем потерял дар сочинительства и ничего иного не мог придумать, как слово в слово переписать рассказ Иосифа Флавия об осаде Титом Иерусалима. Кроме того, он напичкал свою летописную стряпню такими оборотами: 'Грозный Фридрих, как Цезарь при Фарсале...', 'Блистательный Фридрих, как Ганнибал при Каннах...', 'Несгибаемый Фридрих, как Мильтиад при Марафоне...', 'Солнцу подобный Фридрих, как Этаминонд при Левтрах...', 'Львовидный Фридрих, как Сципион при Нарагарре...', и даже 'Премногобожественный Фридрих, как Павзаний при Платее...'. Ознакомившись с текстом, Барбаросса долго хохотал, потом сказал Рахевину:
- С чего ты взял, гусь эдакий, что я не читал Иосифа Флавия?
Летописец побледнел и задрожал всем телом.
- Не трусь, - похлопал его по плечу Фридрих. - Я, напротив, доволен твоей работой. Сам того не желая, ты показал мне, насколько несравнима моя победа с триумфами Цезаря, Тита, Сципиона, Ганнибала и прочих великих людей. Но клянусь, что когда-нибудь твои сравнения меня с ними окажутся не пустым звуком. А подделку эту все-таки сожги.
Но неудачи продолжали преследовать Фридриха. Он проиграл миланцам сражение при Каркано и с поля боя ему пришлось спасаться позорным бегством. Под влиянием неуспехов добрый нрав Фридриха стал сильно портиться. Когда из Германии Фридрих Швабский, Рейнальд Кельнский и чешский король привели мощное подкрепление и началась новая осада Милана, император издал указ отрубать руку всякому, кто осмелится попробовать подвезти осажденным продовольствие и к безносым местным гетерам прибавились безрукие снабженцы. В один из дней осады были пойманы и подвергнуты ужасному наказанию сразу двадцать пять жителей Пьяченцы. Войдя во вкус жестокости, Барбаросса выпустил еще один указ - выкалывать глаза, отрезать уши и языки всякому жителю Милана, который захочет выбраться из города и будет схвачен. Меры устрашения в конце концов возымели действие, и через год после начала осады миланцы сдались. Фридрих разрушил покоренный город до основания, а оставшихся жителей выселил вон. Папа Александр, прознав об этом, проклял императора и отлучил от церкви.
Когда король Людовик узнал, что изгнанная им Элеонора вышла замуж за юношу Анри, он решил отправиться в Клерво и побеседовать с аббатом Бернаром. Небольшой отряд тамплиеров, возглавляемый магистром Эвераром де Барром, сопровождал его в этой поездке. Стояла жара, но когда спутники въехали в густые леса, в которых утопала знаменитая на весь христианский мир обитель цистерианцев, повеяло приятной прохладой, и разговор, само собой, зашел о чудесах.
- Разве не чудо, - говорил Людовик, - что здесь в этой долине, поросшей дремучими лесами и некогда занимаемой смрадными болотами, стало так хорошо? Стоило нам въехать сюда, как в душе открылось нечто возвышенное и радостное.
- Но ведь это чудо рукотворное, - заметил Эверар. - Ведь не случайно, когда Бернар поселился здесь со своими монахами, он назвал место Горькой Долиной, и только потом, осушив отвратительные болота, братия назвала долину Чистой*. [Клерво (Clair Veaux) - Чистая долина (франц.).] Чудо - это когда Господь благосклонно дает человеку силы совершить то, что казалось невозможным.
- Увы, - вздохнул король, - в Леванте со мной такого чуда не произошло.
- Зато вы обрели множество друзей и избавились от недругов, - возразил магистр. - Тамплиеры возвеличатся под вашим покровительством, и вы возвыситесь под охраной тамплиеров. Говорят, в последние годы жизни Гуго де Пейн любил повторять одну присказку: 'Один за всех и все - за одного'. Жаль, что она до сих пор не вошла в пословицу.
- Что ж, вы правы, - вздохнул Людовик, - не стоит впадать в бессмысленную и бесплодную меланхолию. По примеру Отто Фрайзингенского. Слыхали о его последних пророчествах? Он говорит о закате великой империи франков и предрекает, что через сто лет Париж, Рим и Кельн будут западными столицами невиданной по размерам империи сарацин.
- Это уж он, конечно, слишком, - покачал головой Эверар де Барр. Можно понять чувства человека, пережившего крах крестового похода, но впадать в такое уныние - грех. Хотя в опасениях его много верного. Полвека мы с величайшим трудом удерживали Святую землю, и все это время - и с моря, и с севера, и с востока, и с юга - нас непрерывно терзали орды проклятых мусульман. Боюсь, что еще лет двадцать-тридцать, и в Леванте не останется ни одного христианина. Ведь именно поэтому я перевез сюда, во Францию, ту часть сокровищ Тампля, которую удалось отбить у магистра де Трамбле.
- Наивный Бернар, - усмехнулся, вспоминая де Трамбле, король, - он все еще надеется,; что мощи Годфруа Буйонского и Гуго де Пейна помогут ему сдержать натиск магометан.
- И он все еще надеется отыскать в Иерусалиме всю Скинию Завета, добавил магистр французских тамплиеров. - А я убежден, что она сгорела во время пожара, ведь Иосиф Флавий писал, что после восстановления храма Святая Святых была пуста.
Меж деревьев показались крепкие стены Клервоского аббатства, несколько монахов-цистерианцев ожидали гостей у ворот обители и первым делом поспешили сообщить, что блаженнейший Бернар сильно занедужил и извиняется, поскольку не в состоянии выйти навстречу королю и его свите. Король пожелал немедленно видеть аббата, и его повели в скромную келью, где на невысокой и узкой постели возлежал прославленный подвижник благочестия. Он тяжело дышал и смотрел на вошедших гостей мутным взором.
- Благодарю вас, ваше величество, за ту честь, которую вы оказываете мне своим посещением, - все же нашел в себе силы промолвить он. - Какая нужда заставила вас явиться? Говорите скорее, а то я боюсь помереть. Задыхаюсь я.
- Отчего же помирать вам, муж светлый? - трепетно произнес Людовик. Вы ведь еще так молоды. Шестьдесят лет - пора наивысшего цветения для мужчины.
- Что-то треснуло в легких, - проговорил аббат Бернар. - Ночью непременно задохнусь. Не этой, так следующей, или послезавтра. Так, что вы хотели узнать от меня? Хотя, постойте, я и так знаю. - Вы хотели спросить о своей бывшей жене и ее новом замужестве. Так?
- Именно так, монсеньор, - кивнул Людовик.
- Я видел их недавно, - тихо пробормотал аббат.
- Что-что? - не понял Людовик. - Видели их? Они что, приезжали к вам в Клерво? Не может быть! Элеонора шарахается от всего, в чем есть истинная святость. Она уже лет десять не причащалась. Неужели Анри Плантажене так набожен, что и ее приобщил и вернул в лоно Христа? Верится с трудом!
- Нет, их не было здесь, - возразил Бернар. - Но я видел их во время молитвы. Я молился, спрашивая у Господа об их судьбе, и Господь показал их мне среди адского пламени, и светящаяся надпись сияла над ними. Страшная надпись... Страшные слова..
- Какие? - не вытерпев, спросил Людовик.
Аббат Бернар приподнял веки и четко произнес:
- 'Рожденная дьяволом к дьяволу возвращается, и муж с нею'.
- О Боже! - воскликнул Людовик в ужасе, пронзенный мыслью, что этим мужем мог быть он. Присутствующий при разговоре Эверар де Барр со вздохом покачал головой.
- Это еще не все, - сказал Бернар, чуть приподнимаясь. - Я молился и о судьбе короля Франции, и
