предательство против всех цивилизованных народов и заслужив их справедливую кару.
Я замер, услышав этот последний пункт. Я поражался изворотливости политиканов, создавших убедительный и неопровержимый документ. Их искусство не уступало искусству мастера, выковавшего мой клинок. В их власти позволить мне признаться, что меня отослали мои товарищи и не по своей вине я не сумел привести к ним помощь. В то же время они могут заклеймить меня как предателя, и это клеймо предателя — самое малое наказание, какого я заслуживаю за свое преступление. В сущности, мне было сказано, что если я буду оспаривать их выводы, то меня ждет смерть.
Даже я сообразил, насколько бесполезно сейчас возражать.
Герцог Ларнер поднял на меня взгляд:
— Понял то, что тебе зачитали?
— Понял.
— Принимаешь эти выводы как истинные?
— А они истинные? — Я обвел глазами собравшихся. — Вы прекрасно знаете, что перевал открыт. Сейчас Борагул, может быть, и пуст, но надолго ли? Вы знаете, что я рассказал вам чистую правду, но вы не можете ее огласить. Если я сейчас выйду на улицу и все расскажу, тогда ваши народы поймут, что их обманывают. Может, это поколение еще и в безопасности, а следующее?
Я развел руками.
— Я соглашусь носить ваше клеймо, главное — другое: чтобы вы, вы сами поняли, что Кайтрин вернется, через пять лет, через десять, через тридцать. Если вы ничего не сделаете для подготовки к ее возвращению, на ваших руках окажется кровь тысяч, сотен тысяч жертв. Будете ли вы живы тогда или уже умрете, ваши имена станут проклятием и потомки будут вспоминать о вас с горькой насмешкой.
Скрейнвуд, сидевший рядом с матерью, рывком вскочил на ноги. От гнева нижняя часть его лица побагровела, он грозил мне дрожащим пальцем:
— Не тебе диктовать нам, предатель!
В его голосе прозвучала неприкрытая ненависть, которая должна была бы меня ранить, но, наоборот, она меня рассмешила:
— Уж ты-то, принц Скрейнвуд, лучше всех присутствующих знаешь, какой воцарится ужас, когда вернется Кайтрин. Но от трусости ты предпочитаешь закрывать глаза на известную тебе истину.
Он злобно зашептал:
— Мне известна лишь одна истина, Таррант Хокинс. Я знаю, что собравшиеся правители решили в своей мудрости отпустить тебя, позволить тебе дожить свою жизнь, как сумеешь. Но мы тут, в Ориозе, не так добры к тем, кто пренебрегает властью, позволяет себе поднимать руку на ее лучших представителей и пятнать репутацию героев. Прямо сейчас и навсегда ты изгоняешься из Ориозы.
Скрейнвуд жестом пригласил кого-то из-за двери в комнату. Я услышал стук каблуков по полу, и передо мной появился отец. Я заулыбался, и тут же моя улыбка погасла: он не ответил мне тем же.
Глаза его излучали холод.
— Отец!
— Ты позволил умереть Кенвику Норрингтону и солгал нам о его смерти!
— Папа, я…
Он замахнулся, будто собирался ударить меня:
— У меня нет сына по имени Таррант.
Протянув ко мне руку, он взялся за верхний край моей маски и сорвал ее прочь.
В тот день, когда у меня отняли маску, Таррант Хокинс умер.