порой ужасали натурализмом деталей, отталкивая и одновременно неудержимо привлекая зрителей к экрану. Так как Павловский умел снимать войну, политиков, трупы погибших, кладбища, мясокомбинаты, бойни, модные тусовки, байкеров, бродяг, конкурсы красавиц, венерические диспансеры, колонии строгого режима, отделения милиции и особняки олигархов — так все это ни до него, ни после не умел снимать никто. На пике его славы о нем писали все газеты, дружно ругая, называя то некрофилом, то экстремистом, то трубадуром трущоб. Однако никто из злопыхателей не в силах был обвинить его в отсутствии таланта и в трусости. В те времена Павловскому завидовали очень многие. И на какой-то момент он был абсолютным лидером, некоронованным королем журналистского племени, живущего событиями одного дня.
Так было в недалеком прошлом. А потом все изменилось. Павловский исчез с экрана телевизора. И сейчас перед Катей был он и не он; вроде бы все отдельные черты хорошо узнаваемого, примелькавшегося звездного облика были те же, прежние. Но сам Павловский стал каким-то другим. И в лучшую или в худшую сторону были эти перемены, Катя определить затруднялась.
— Полина, ты? Здесь?! — Павловский шагнул к девушке. — Я вас с дорога увидел. Да с кем это ты? …
— Со мной, — сказала Катя. Достала удостоверение, протянула.
— А, вот в чем дело, — Павловский покачал головой. — Ясно, ясно… Полина, а разве Отец… разве Михаил Петрович разрешил тебе уходить так далеко от дома?
Тон у него был встревоженный и недоуменный. И вместе с тем нарочито отеческий. Обращался он к Полине так, как обращается снисходительный пожилой дядюшка к своей избалованной любимой племяннице.
— Полине гораздо лучше, — сказала Катя, потому что девушка на вопрос Павловского так и не ответила. — Мы только что беседовали с ней…
— О чем? — спросил Павловский.
Катя смерила его взглядом. Быть чопорно-официальной, разыгрывая из себя аса правоохранительных органов в присутствии этого человека, который за свою жизнь сделал сотни криминальных репортажей и знал милицию как облупленную, было глупо и пошло. Катя инстинктивно чувствовала, что состязаться в чем-либо в открытую с этим ярким, своенравным, умным, дерзким типом ей явно не по силам. К тому же она прекрасно помнила, какое гипнотическое впечатление умел он произвести на женщин. Он был красив мужественной. Чисто мужской красотой. В каждом его движении чувствовалась сила и уверенность в себе. Цену этой уверенности он знал и всегда ставил на службу своим интересам.
Вот и сейчас он смотрел на Катю насмешливо, простодушно и нагло, задавая в упор по-репортерски совершенно неприличный прямой вопрос. Кате отчего-то вдруг вспомнился бандит Костальен, про которого сегодня столько всего было сказано. У него, наверное, было такое же лицо — такие же настойчивые, выразительные серые глаза, такие же чувственные губы, твердый подбородок с ямочкой, такие же плечи…
— Мы говорили с Полиной об обстоятельствах убийства ее жениха, — сказала Катя: что ж, на твой конкретный вопрос тебе будет от меня— конкретный честный ответ. В этом богоспасаемом Славянолужье слухи распространяются со скоростью света. Так пусть здесь узнают все: главный свидетель Полина Чибисова уже успела поделиться тем, что ей известно, с сотрудником милиции. По крайней мере, если у кого-то из местных были на ее счет в этом отношении какие-то темные планы, пусть он поймет, что опоздал.
Павловский вздохнул, наклонился к Полине, заглядывая ей в лицо:
— Ну? Что, малыш? — сказал он мягко. — Как ты? Не надеялся даже, что увижу тебя снова… Говорили, что ты в Москву уедешь. Увезут тебя отсюда. От нас.
— Нет, нет, что вы. Я никуда не поеду, — прошептала Полина.
— А я даже испугался, — Павловский грустно усмехнулся. — Увидел вас вдвоем. Думаю, кто это с тобой — чужой, незнакомый. Надо вмешаться. Из района еду, из нотариальной конторы, документы срочно на землю переоформляем… А на ферме Костя зашивается с покупателями, они скот сортируют. Как всегда, одни сплошные претензии… Звонил только что, меня ждет… Малыш, ну ты что? Что с тобой такое? Вся дрожишь… Ну? Видишь, из дома вышла наконец, и ничего страшного с тобой не случилось. Погода отличная. Если б не дела — будь они неладны, — я бы сам день-деньской на речке пропадал, как в детстве… А мопед твой цел, на ходу?
—Цел, — Полина подняла голову. Во взгляде ее, устремленном на Павловского, был и испуг и нежность.
— Ну! Красота. Завтра сядешь и поедешь. Вон и капитана милиции с ветерком прокатишь. А что? Знай наших, а? — Павловский улыбнулся. — Смотрите, а кто это к нам чешет сюда на всех парах? Эй, Христофорыч! Ты что, кросс на приз Динамо сдаешь?
Катя взглянула туда, куда указывал Павловский. Через поле широким журавлиным шагом к ним спешил участковый Трубников.
— День добрый! — приветствовал он их издали. Здоровался-то он бодро, но в глазах его, когда он поднялся на холм, Катя заметила изумление и тревогу. Трубников тоже явно не ожидал увидеть затворницу Полину здесь, фактически в непосредственной близости от места убийства. Однако встревожила его не эта нежданная встреча, а что-то совсем другое.
— Я иду из своей Столбовки в опорный — гляжу, ба! Три тополя на Плющихе, — Трубников пожал протянутую Павловским руку. — Как переночевали? — спросил он у Кати.
— Все хорошо, Николай Христофорович. Спасибо. Вот уже по окрестностям брожу. Полину встретила. — Катя едва удерживалась, чтобы не подмигнуть участковому.
Трубников посмотрел на присмиревшую Полину, на Павловского.
— Ты к себе едешь, Александр Андреич? — спросил он.
— Нет, на ферму, — ответил Павловский.
— Полина, а тебя дома не хватятся? — повернулся Трубников к девушке. — Отец, Елизавета Максимовна? Они знают, что ты ушла?
— Знают. Я теперь… Короче, Николай Христофорович, со мной все уже в полном порядке, — Полина говорила это тихо, не поднимая на Трубникова глаз.
— Ну и хорошо. И отлично. Я очень рад, — Трубников добродушно улыбнулся. — И все же. будет лучше, если ты сейчас вернешься домой. А я тебя провожу, лады?
— Нет, не надо, — Полина отодвинулась от Трубникова в сторону Павловского. — Меня что же, теперь так и будут по поселку с милиционером водить?
Трубников взглянул на хранившего молчание Павловского.
— Так, значит, ты на ферму, Александр Андреич, — сказал он. — Ну, счастливого пути.
Павловский улыбнулся. Кате показалось, что вот сейчас с этой улыбкой он скажет участковому: ну, а ты-то, ты-то что? Чего лезешь? Но Павловский только глянул на часы и заторопился к машине.
— Александр Андреевич! — воскликнула Полина. — Можно я с вами? Только до перекрестка, а там я сама до дома дойду.
— Айда в машину, малыш.
— Одну минуту, пожалуйста, — Катя решительно шагнула вперед. — Александр Андреевич…
— Что? Я вас слушаю, — Павловский заинтересованно обернулся.
Но Катя в это мгновение видела не его — Полину. Лицо девушки снова мертвенно побледнело, губы задрожали.
— Мне с вами необходимо поговорить, Александр Андреевич, — сказала Катя.
— О чем? Тоже об убийстве?
— Да. Вы человек опытный, умный, наблюдательный. Любые ваши показания нам очень помогли бы.
— Вам — это кому? Из вашей краснокожей книжицы я это так и не понял. Уж извините.
— Екатерина Сергеевна, как и я, занимается расследованием этого дела, входит в нашу следственно- оперативную группу, — дипломатично пришел на выручку Кате Трубников.
— Я в своей жизни, Екатерина Сергеевна, повидал немало милиционеров, — сказал Павловский. — Разные личности попадались. Иногда сносные, иногда малоприятные.
— Это как и везде. Я постараюсь быть сносной, — сказала Катя. — Так где и когда мы можем
