деньги она «Мерседес» поймает. Наконец какой-то робкий интеллигентный старичок посоветовал ей дождаться рейсового маршрута "К", доехать до химчистки, а там уж мимо стадиона, пустырей и новостроек — напрямик.
И Катя двинулась навстречу приключениям. В сумочке ее лежали фотографии и диктофон. Сердце время от времени тревожно екало в груди, новые туфли на девятисантиметровых каблуках пребольно жали, ласковый, почти летний ветерок перебирал волосы, нашептывал в уши разную приятную чушь. И в целом (если не считать туфель) Катя ощущала себя вполне комфортно. Она снова была предоставлена самой себе: ни тебе командиров, ни начальников, ни умников-советчиков, ни насмешливых скептиков. Делай что хочешь, поступай как знаешь. Авось и... Красота!
Едва только она вступила в пределы цыганского поселка и увидела на пригорке тот самый дом из красного кирпича за гигантским забором, как ее оглушил шум, гам, визг, грохот, лязг, скрежет. В поселке продолжала кипеть стройка: громыхали самосвалы, работал экскаватор, где-то забивали сваи, пилили и строгали доски электрорубанком. По дороге сновали рабочие — по виду явные шабашники — и какие-то провинциальные усатые брюнеты все сплошь в турецкой коже, несмотря на жару.
Поначалу Катя не встретила никаких цыган. И только когда бетонка привела ее к подножию пригорка, она увидела у артезианского колодца кучковавшуюся стайку смуглых детишек лет от двух до пяти. Оглушительно крича, они кувыркались в пыли, хохотали, нажимали кнопку на кране и брызгались водой. На Катю они смотрели агатовыми быстрыми глазенками, тыкали в ее сторону пальцами и тараторили, тараторили... Язык, увы, был Кате незнаком. Она лихорадочно вспоминала: как принято приветствовать цыган? Но, кроме будулаевского перла «здравствуйте, ромалы», ничего на ум не приходило.
Катя громко постучала в калитку. Она тут же растворилась, словно кто-то с той стороны ждал гостей. Открыла молодая цыганка в простом ситцевом платье с короткими рукавами.
— Здравствуйте, я бы хотела видеть Госпожу Лейлу, — сказала Катя кротко.
— Вы записывались по телефону? На какой час вам назначено?
Катя прикусила язык: вот так-так. Тут, оказывается, по записи, как к дантисту.
— Я не записывалась, но мне нужно...
— Дорогая моя, красавица моя, яхонтовая, всем, всем нужно. Позвоните, вас запишут. И приезжайте в другой раз, — калитка с лязгом захлопнулась.
Катя чувствовала себя так, как и положено чувствовать, когда вас гонят в шею. Вот тебе и: «Приходите, приезжайте в любое время...»
Из окна на втором этаже кто-то выглянул. Мужчина. Гаркнул на весь двор. За забором надсадно заорал петух, заквохтали куры. Калитка снова приоткрылась. Теперь, кроме девицы, там появился какой-то паренек: худенький брюнет в толстых роговых очках. В его фигуре было что-то такое, что Катя сразу поняла — инвалид. Только когда он повернулся боком, до нее дошло — горбун. Оттого диспропорция во всей фигуре. Он был очень юн, совсем еще мальчишка. Смуглый, черноглазый, с толстыми губами. Улыбнулся робко. Цыганмужчин Катя прежде видела только по телевизору в фольклорных ансамблях. Издали они казались огненно-темпераментными, сладкоголосыми и напоминали в своих атласных рубахах заморских жар-птиц. Цыгана в очках она видела впервые в жизни, и это было очень странное зрелище.
— Извини, извини великодушно, милая, мы тебя не узнали, — затараторила девица. — Заходи, отдохнешь с дороги.
Это вот Георгий — сын моей тети, и Никола сейчас прибежит. Проходи в дом, не стесняйся. Тетя Лейла сейчас выйдет.
Она прилегла на часок Сердце у нее, сердце, милая... Врач говорит, в больницу надо ложиться. — Она говорила по-русски с южным акцентом, так, как говорят в Одессе или Николаеве, — мягко, с придыханием, однако быстро, четко. Смуглое лицо ее то и дело озарялось белозубой улыбкой. — Тебя дядя Симеон из окна увидал.
Катя вошла. Весь двор был забит машинами: желтое такси, две иномарки, «девятка» и старая «Победа» — «жучок». В остальном весь участок пока еще был захламлен стройматериалами. Юный горбун в очках, явно робея, хрипло откашлялся и пригласил Катю в дом. Он доходил ей едва до плеча.
Внутри их встретили прохладные сумерки просторного холла-прихожей и.., груда обуви у двери в углу, беспорядочно наваленной на новенькое ковровое покрытие. Столько обуви и такой разной Катя видела только в магазине: детские сандалики, кроссовки, женские лодочки, разбитые стоптанные башмаки, калоши, чешки, модельные «шузы» на толстых каблуках, вьетнамки резиновые — словно тут целый полк разувался. Катя поняла, тут, как на Востоке, видимо, ходят дома без обуви. Ковры, наверное, дорогие. Очкарик стряхнул с ног кроссовки. Катя тоже сняла туфельки. Боже, ну и красота так вот босиком! Без этих фирменных ходуль.
— Проходите вот сюда, — Катю провели направо по коридору, распахнув перед ней дубовую финскую дверь. За ней всю комнату занимал огромный, как футбольное поле, стол, накрытый узорчатой индийской скатертью. Под потолком несколько клеток с канарейками. На подоконниках — буйство комнатной флоры. В простенке между окнами — большое распятие и великолепный портрет маслом в золоченой раме.
Катя узнала на портрете Николая Сличенко в черном, расшитом серебром концертном костюме. Послышался шум со второго этажа, по лестнице спускалась ватага детей. Все девочки в ситцевых платьицах с косичками — точно гнутая черная проволочка. Спутница Кати прикрикнула на них, они на секунду умолкли, потом снова затараторили, побежали во двор — играть.
Неизвестно отчего, но этот только что отстроенный, пахнущий смолистым деревом, набитый детворой, обувью, канарейками, кактусами и такими чудесными портретами цыганский дом очень понравился Кате. Она улыбнулась горбуну:
— Как у вас тут славно. Я никогда не была у... В общем, у ваших... Извините, а эти девочки, точно целый класс — так их много, кто они Госпоже Лейле?
— Родственницы, племянницы и так, — очкарик выдвинул один из стульев. — Садись. И не называй ее госпожа Лейла и все. А я тебя тот раз видел, когда вы сына привезли.
Нога у него зажила уже. Связки были порваны. А теперь снова носится вовсю.
— Сына? — Катя воззрилась на собеседника. — Это что же, твой сын был? Подожди, а тебе-то самому сколько лет?
Ой, прости, если что не так сказала. Георгий, да? А я Катя. Но ты такой.., молодой на вид, а сын твой уже большой мальчик и... Нет, ну ты даешь! — Она тоже фыркнула и засмеялась.
Цыган грустно улыбнулся.
— Яна наша сегодня варенье варит из черешни. Хочешь?
Пенки любишь? — спросил он просто.
— Нет, спасибо, я...
Но он уже сунулся в дверь и что-то крикнул по-своему.
Через пять минут на индийскую скатерть перед Катей поставили два чайника — зеленый чай и обычный, несколько вазочек с вареньем, медом, сушеный кизил и чернослив на блюдце, орехи, дольки лимона и киви в пластмассовом корытце.
А потом в дверях появилась и сама Госпожа Лейла, облаченная в просторный цветастый балахон без рукавов. В ушах ее поблескивали крохотные алмазные сережки «гвоздики», голова была повязана шелковой косынкой. А под ней явно топорщились бигуди.
Кате встреча со знаменитой на все Подмосковье гадалкой представлялась совсем иначе: таинственный полумрак задернутых штор, зеленое столовое сукно, карты, огонь свечей, хрустальный шар. А тут... Ни тебе кочевья, ни дыма таборных костров, ни гитарных переборов — чай с вареньем, свист канареек, мальчишка- горбун, желторотый, козыряющий каким-то сыном, эти бигуди на голове ясновидящей...
— Здравствуй, дарагая мая девочка, — Лейла плыла как фрегат под парусом. — Сон в руку был. Знала, что навестишь меня. Обязательно.
«Как же, знала ты», — подумала Катя. Ей вдруг пришла в голову тревожная мысль: гадалка-то не бесплатно ворожит!
У нее, видишь ли, и запись по телефону, и клиентура, значит, и мзду за свои прорицания она берет немалую.
— О деле твоем после поговорим, душа моя. Пей чай. Может, водочки выпьешь? Нет, ну бог с ней. Отдыхай, рано ведь сегодня встать пришлось, до меня путь неблизкий, — цыганка скользнула по лицу Кати
