города Минусинска, поселения для нового избранного народа.
Отчую волю Виссарион нарушать не стал. Вскоре под Минусинском выросло внушительное поселение. Сибиряки, разевая рты, смотрели на бородатых приезжих и девушек в холщовых балахонах до пят. Продавая городские квартиры, члены избранного народа переезжали в Сибирь целыми семьями. К 2000-му году избранный народ состоял уже из нескольких тысяч взрослых людей.
Именно в Минусинске следователи и отыскали двух исполнительниц терактов, которые были подписаны аббревиатурой НРИ. Несколько арестов было проведено и в Москве.
22 февраля 2000 года на станции «Калужская» московского метрополитена была арестована двадцатиоднолетняя Ольга Невская. Пресс-секретарь московского УФСБ рассказал, что Невская уже давно находилась во всероссийском розыске. Офицер ФСБ Кожевников случайно опознал ее в метро и тут же провел задержание.
На следующий день двое людей в штатском остановили на улице молодую учительницу Надежду Ракс, усадили ее в машину и доставили прямо в «Лефортово». Еще одна девушка, Татьяна Нехорошева, была задержана две недели спустя.
25 февраля 2000 года газета «Сегодня» опубликовала материал об аресте московских бомбисток. Со ссылкой на членов НРИ там сообщалось, что оставшиеся на воле террористы готовят несколько акций возмездия.
Члены легальных «новых левых» организаций назвали материал «ФСБшной провокацией». Однако через несколько дней взрывное устройство было обнаружено не где-нибудь, а непосредственно перед главным офисом МВД.
Первой из московских бомбисток за решеткой оказалась Ольга Невская, известная среди столичных панков и экологов под кличкой Янка. Болезненная девушка в очках с толстыми стеклами. Оперативники писали о ней: «Молчаливая, сосредоточенная, добродушная. Не любит жить за чужой счет».
Закончив школу под Волгоградом, Невская выбрила на голове панковский гребень и отправилась в Ростовскую область, в лагерь протеста против строительства АЭС. Там сошлась с радикальными экологами, которые уговорили ее переехать в Москву.
На знаменитом рынке «Горбушка» тогда существовал анархокооператив. Прибыль от продажи дисков и кассет делилась поровну между членами тусовки. Когда лавочка накрылась, Ольга прибилась к одной из столичных рок-банд. Днем ходила босиком по асфальту и плескалась в фонтане, а вечерами клеила в метро плакаты против службы в армии.
Из тюрьмы она писала своему бой-френду:
Салют, Васька!
Вот передо мной стоит стена. Она зеленая. А сзади тоже стена, и – представляешь – она тоже зеленая.
Слева от меня окно со скошенным подоконником. Стекло тут непрозрачное, и улицы не видно, но видно решетку, которая находится прямо за ним. А еще тут есть дверь коричневого цвета с глазком и кормушкой.
По радио исполняется попурри из Чайковского…
Вслед за Невской в «Лефортово» оказалась Надежда Ракс. В письме из тюрьмы о себе она писала так:
Я нормальная девушка. Я хочу иметь семью и детей. Я очень люблю детей, хочу работать в школе и учить их.
Семейка у меня интересная. Мамин отец был военным, политработником, поднимал бойцов в атаку. В 1941-м он защищал Ленинград, прокладывал знаменитую «Дорогу жизни».
А папа родился в семье священника. Дедушка даже в годы Советской власти и до самой смерти служил в церкви. Вот так переплелось: один дед – коммунист, другой – священник.
В детстве я жалела, что все великое прошло мимо меня. Очень хотелось вместе с другими защищать Родину от фашистов, бить врагов на фронте или в партизанском отряде. После рассказов деда я всегда думала: а смогла бы я так или нет?
Ну и каким еще человеком я могла вырасти?
Закончив престижный факультет иностранных языков, Ракс, единственная из всего курса, пошла работать в обычную школу в Калуге. После того как умер любимый дед, переехала в Москву.
Там ей удалось найти работу преподавателя английского в модной «Бизнес-школе». Денег платили столько, что на собственные средства Ракс нанимала адвокатов для арестованных леваков и покупала продукты для тюремных передач.
Неплохо зарабатывала и третья арестованная бомбистка, двадцатипятилетняя Татьяна Нехорошева. Она работала менеджером по туризму. Танин папа – бывший военный, замредактора крупной газеты. Танин муж – активист левацкого движения.
Один из журналистов писал:
Свадьбу молодые сыграли самую настоящую, революционную. Над входом в квартиру красовалась надпись «Агентам ФСБ вход воспрещен». Золотые колечки были в форме серпа и молота. Невеста была в белом: родители настояли.
– Вот посадят меня или тебя, будем друг к другу на свидания ходить, передачки носить, – в перерывах между поцелуями шутили молодожены. «Мы любим друг друга и боремся вместе» – таков был девиз свадьбы.
– Я с самого начала была против этого брака, – говорит Танина свекровь Татьяна Павловна. – И до сих пор не могу сказать – любовь у них или просто «брак по убеждениям», как у Ленина с Крупской. Андрюша всегда считал, что в жены надо брать девочку из своего круга. Вот ему все равно: спать на нарах или в кровати, хлебать щи без мяса или манку на воде. И то же самое должна делать его жена – так, во всяком случае, он считал. Таня все хотела, чтобы он устроился куда-нибудь, на службу ходил. А Андрей в ответ: «На буржуев работать не буду!»
Вместо этого Андрей ходил по улицам и, когда замечал за собой «наружку», щелкал «хвоста» дешевеньким фотоаппаратом. А потом развешивал листовки с фотографиями ФСБшников в метро и на столбах с припиской: «Их разыскивает милиция»…
После того как девушки оказались в московских тюрьмах, одна из столичных газет писала, что к федеральным властям обратились чеченские боевики. Они предлагали обменять арестованных бомбисток на пленных российских офицеров.
Однако, несмотря даже на такой факт, ниндзя-суперубийц арестованные валькирии революции напоминали мало. Один из журналистов писал:
Странно выглядят террористки, которые, по версии спецслужб, ночью по отвесной стене взобрались на крышу здания ФСБ, на веревке спустили в трубу три кило тротила и ушли незамеченными…
У Ольги Невской зрение – минус двенадцать. Татьяна Нехорошева с диагнозом «эпилепсия» имеет III группу инвалидности. Под силу ли им было свершить все перечисленные подвиги?
Еще одна террористка была доставлена в камеру с новорожденной дочерью Надей. Об условиях содержания в 6-м (женском) изоляторе в Капотне она писала оставшимся на воле товарищам:
Утром мне говорят, чтоб я с вещами и ребенком шла в одиночку, в стационар. Я говорю: «На каком основании? Давайте сюда врача, чтоб он представил основания на перевод. Позовите представителя администрации, а лучше – начальника СИЗО».
В отказ, короче, выходить с камеры. Сижу на кухне с дочкой. Залетает опер Максимова и куча мусоров. Максимова говорит: «Выносите ее вещи», и они побежали мои вещи выкидывать с хаты. Максимова берет меня за волосы и давай, мразь, таскать, и потом долбанула головой об железную ножку стола. А дочка моя у меня на руках плачет-надрывается просто в ужасе.
Я и сама заорала: «Ты, так-то и так, не смей меня трогать». Потом стали они у меня ребенка из рук вырывать. Со мной вообще истерика случилась. Им-то что – они Надю схватили за ручки и ножки и рвут на себя. Я отпустила, так как поняла, что они даже прибить ее готовы.
Они еще и улыбались все садистски, смеялись при всем этом и говорят мне: «Мы к твоим статьям еще захват заложника прибавим, потому что ты своего ребенка используешь как заложника. Мы свяжемся с прокурорами и дело это раскрутим, и лишат тебя очень скоро материнских прав».
