в сто фунтов стерлингов.
— Мне все равно, если б даже мне это стоило тысячу.
Краска залила его лицо, и глаза широко раскрылись от удивления.
— Я думал… простите меня… — запинался он, — я думал, вы нуждались в деньгах…
Я нуждался, — ответил я сухо, — но не нуждаюсь теперь.
Его в высшей степени растерянный вид вместе с переворотом, поставившим вверх дном мою жизнь, произвел на меня такое возбуждающее впечатление, что я разразился хохотом, дико, шумно, неистово, что, по-видимому, встревожило его, так как он стад нервно оглядываться по сторонам, как бы помышляя о бегстве.
Я схватил его за руку и сказал, стараясь обуздать свое почти истерическое веселье:
— Я не сумасшедший, не думайте этого, я только миллионер!
И опять принялся хохотать. Положение казалось мне крайне смешным, но почтенный редактор не находил этого, и его черты выражали столько неподдельной тревоги, что я сделал последнее усилие овладеть собой, и мне это, наконец, удалось.
— Даю вам честное слово, что я не шучу, это факт. Вчера вечером я нуждался в обеде, и вы, как добрый человек, предложили мне его, сегодня я обладаю пятью миллионами. Не смотрите так! Вы получите апоплексический удар! Итак, я вам уже сказал, что сам издам свою книгу, и она
Я выпустил его руку, и он отшатнулся, ошеломленный и сконфуженный.
— С нами Бог! — пробормотал он слабо, — это похоже на сон! Я никогда в своей жизни не был так удивлен!
— И я тоже!
Искушение к новому взрыву хохота грозило этому спокойствию.
— Но в жизни, как и в сказках, случаются чудеса. И книга, которую отвергли лекторы, будет краеугольным камнем или успехом сезона! Сколько вы возьмете, чтоб издать ее?
— Я? Чтоб я издал ее?
— Ну да, вы… Почему же нет? Если я предлагаю вам возможность честно заработать деньги, неужели куча ваших нанятых «лекторов» помешает вам принять ее? Вы не раб, здесь свободная страна. Я знаю, из тех, которые читают для вас, сухой, никем не любимый пятидесятилетний брюзга, буквоед, страдающий дурным пищеварением, сам потерпел неудачу в литературе, и поэтому ничего другого не найдет сделать, как только нацарапать ругательную рецензию на работу, подающую надежду. Зачем же вам доверяться такому некомпетентному мнению? Я заплачу вам за издание моей книги сумму, какую вы сами назначите, и даже больше — за доброе желание. И я вам ручаюсь, что она даст не только мне имя, как автору, но и вам, как издателю. Я не пожалею средств на рекламирование и заставлю работать прессу. Все на свете покупается за деньги.
— Постойте, постойте, — прервал он, — это так неожиданно! Я должен подумать! Дайте мне время обсудить.
— В таком случае, даю вам день на размышление, — сказал я, — но не больше, так как, если вы не скажете «да», я найду другого человека, который хорошо наживется вместо вас. Будьте благоразумны, мой друг! Прощайте!
— Подождите!.. Видите ли, вы такой странный, такой возбужденный, ваша голова, по-видимому, идет кругом!
— Верно! И есть от чего!
— Бог мой! — и он улыбнулся. — Позвольте же мне поздравить вас. И знаете ли, я действительно искренно поздравляю вас. — И он горячо пожал мне руку. — А что касается книги, то я уверен, что ее в сущности хулили не в отношении литературного стиля и таланта — она просто была слишком, слишком возвышенной, а потому не подходящей ко вкусу публики. Строка о «беззакониях домашнего очага», как вы находим, имеет наибольший успех в наше время. Но я подумаю о вашей книге. Где вас найдет мое письмо?
— Грандотель, — ответил я, внутренне забавляясь его растерянным и беспокойным видом; я знал, что уже мысленно он рассчитал, сколько можно взять с меня за выполнение моего литературного каприза. — Приходите ко мне завтра обедать или завтракать, если хотите, только прежде дайте мне знать. Помните, я даю вам ровно сутки для обдумывания. В двадцать четыре часа вы должны решить: да или нет.
И с этим я оставил его, смотрящего в недоумении мне вслед, как человек, который увидел какое- нибудь чудо, упавшее с неба к его ногам. Я продолжал свой путь, неслышно смеясь над самим собой, пока не заметил, что несколько прохожих удивленно на меня посмотрели, и я пришел к заключению о необходимости скрывать свои мысли, если не желаю быть принятым за сумасшедшего. Я шел очень скоро, и мое возбуждение мало-помалу остыло. Я возвратился в нормальное состояние флегматичного англичанина, который прежде всего старается не обнаруживать какого бы то ни было личного волнения. И остаток утра я посвятил покупке готового платья, какое, на мое необыкновенное счастье, оказалось мне совершенно впору, и сделал крупный, если не сказать экстравагантный, заказ модному портному, обещавшему мне исполнить все быстро и аккуратно. Затем я отослал мой долг хозяйке моей бывшей квартиры с прибавкой лишних пяти фунтов, в благодарность бедной женщине за ее долгий терпеливый кредит и вообще за ее доброту ко мне в течение моего пребывания в ее неприглядном доме. Сделав это, я возвратился в Грандотель в прекрасном настроении, выглядя и чувствуя себя много лучше в новом, хорошо сидящем на мне платье. Слуга встретил меня в коридоре и с самым раболепным почтением доложив мне, что «его сиятельство князь» ждет меня завтракать в своих апартаментах. Я сейчас же отправился туда и нашел моего нового друга одного в роскошной гостиной; он стоял у громадного окна и держал в руке продолговатый хрустальный ящичек, на который он смотрел почти с любовью.
— А, Джеффри! Вы здесь! — воскликнул он. — Я рассчитывал, что вы покончите с делами к завтраку, а потому ждал.
— Очень мило с вашей стороны! — сказал я, довольный дружеской фамильярностью, которую он выказал, называя меня по имени. — Что у вас там?
— Мой любимец, — ответил он, слегка улыбнувшись. — Видали ль вы что-нибудь подобное раньше?
VI
Я подошел и посмотрел ящичек, который он держал. Он был просверлен тонко сделанными дырочками для доступа воздуха, и внутри находилось блестяще-крылое насекомое вроде жучка, окрашенное во все цвета радуги.
— Живой он? — спросил я.
— Живой и с достаточной долей разума. Я кормлю его, и он знает меня; это, можно сказать, высшая степень цивилизации большинства человеческих существ: они знают, кто их кормит. Как вы видите, он совсем ручной.
Князь открыл ящичек и протянул свой указательный палец. Блестящее тельце жука затрепетало всеми оттенками опала; его лучезарные крылья распустились, и, поднявшись на руку своего покровителя, он вцепился в нее. Риманец поднял ее и держал в воздухе, затем слегка встряхнул ею и воскликнул:
— Лети, Дух! Лети и возвращайся ко мне!
Насекомое высоко поднялось и кружилось у потолка, как радужный драгоценный камень, и шум его крыльев во время полета издавал звук, похожий на жужжанье. Я следил за ним, очарованный, пока после нескольких грациозных движений туда и сюда оно не возвратилось на все еще протянутую руку своего господина и опять не уселось там без дальнейших попыток летать.
— Доказывают, что в жизни — смерть, — сказал тихо князь, устремив свои темные глаза на трепещущие крылья насекомого, — но этот принцип не правилен, как и многие избитые человеческие принципы. «В смерти — жизнь», — мы должны сказать. Это существо — редкое и любопытное произведение