XXIII
Утро было ясное, со всеми чистыми оттенками лучистого опала на безоблачном небе. Никогда мне не приходилось видеть более светлого зрелища, чем леса и сады Виллосмира, освещенные ярким солнечным весенним светом. Мое сердце трепетало от гордости, когда я обозревал мои прекрасные владения, и я думал, каким счастливым будет этот дом, когда Сибилла, несравненная в своей прелести, разделит со мной его роскошь и очарование.
— Да, — сказал я негромко, — пусть философы говорят, что хотят, но обладание деньгами обеспечивает удовольствие и могущество.
Все это хорошо говорить о славе, но чего стоит слава, если человек слишком беден, чтобы пользоваться ею. Кроме того, литература более не поддерживает своего прежнего престижа: слишком много на ее арене, слишком много газетных писак, воображающих себя гениями, слишком много полуобразованных дам-писательниц и новых женщин, думающих, что они так же талантливы, как Жорж Занд или Мэвис Клер. С Сибиллой и Виллосмиром я свободно могу отказаться от славы — литературной славы.
Я знал, что рассуждал сам с собой фальшиво; я знал, что мое страстное желание занять место среди великих мира было так же сильно, как всегда; я знал, что я жаждал интеллектуального отличия, могущества и блеска, которые делают мыслителя ужасом и силой страны и которые так отделяют великого поэта или великого романиста от заурядной толпы, что даже цари счастливы оказать ему почтение, но я не позволил своим мыслям оставаться на этом быстро преходящем пункте недосягаемого желания.
Я старался ощутить всю сладость настоящего и, выйдя из спальни в самом веселом расположении духа, спустился вниз, чтобы завтракать с Лючио.
— Ни одного облачка сегодня, — сказал он, встретив меня с улыбкой, когда я вышел в смежную комнату, окна которой выходили на лужайку. — Праздник будет иметь блестящий успех, Джеффри.
— Благодаря вам, — ответил я. — Ваши планы совершенно темны для меня, но я знаю, что бы вы ни сделали, будет сделано хорошо.
— Вы льстите мне, — сказал он, слегка засмеявшись. — Вы приписываете мне лучшие качества, нежели Творцу, так как, по мнению нынешнего поколения, то, что Он делает, все чрезвычайно плохо. Люди ропщут на Него, вместо того, чтобы хвалить Его, и редко кто любит Его законы.
Я засмеялся.
— Хорошо, но согласитесь, что эти законы весьма произвольны.
— Да. Я признаю этот факт!
Мы сели за стол; нам прислуживали удивительно дрессированные слуги, которые, казалось, не имели никакой другой мысли, как только угадывать наши потребности. В доме не замечалось следа суеты или возбуждения, и не видно было признаков, что ожидался большой прием в этот день. Только в конце завтрака я спросил Лючио, в котором часу придут музыканты. Он взглянул на часы.
— Около полудня, — ответил он. — Может быть, раньше. Во всяком случае, они будут все на своих местах в надлежащий момент. Как музыканты, так и артисты знают свое дело основательно, и им известно, что я не расположен к шуткам.
И недобрая улыбка заиграла вокруг его рта, когда он посмотрел на меня.
— Ни один из ваших гостей не приедет раньше часа, так как приблизительно к этому времени экстренный поезд привезет первый транспорт их из Лондона, и первый завтрак будет сервирован в саду в два часа. Если хотите развлечься, то на большой лужайке поставлена Maypole «Майское дерево (англ.) — украшенный цветам столб, вокруг которого танцуют.» (мачта, на которую лазят для получения приза), — советую пойти и взглянуть на нее.
— Maypole! — воскликнул я. — Что за хорошая идея!
— Она была хорошей идеей, когда английские юноши и девушки имели в себе молодость, невинность, здоровье и жизнерадостность, и танец рука об руку вокруг Maypole приносил им удовольствие. Но теперь нет ни юношей, ни молодых девушек; двадцатилетние старики и старухи устало бродят по свету, обдумывая пользу жизни, расследуя порок и насмехаясь над чувствами, и такое невольное развлечение, как Maypole, не подходит к нашему истомленному юношеству. Поэтому у нас будут специалисты для выполнения майского празднества; конечно, оно не имеет другого значения, как только красивое зрелище.
— И танцоры здесь? — спросил я, вставая и подходя с любопытством к окну.
— Нет еще. Но Maypole стоит, вся изукрашенная. Она помещается позади дома, против леса, — можете пойти и посмотреть, если хотите.
Я последовал его совету и, отправившись по указанному направлению, вскоре заметил нарядно убранный предмет, который служил желанным сигналом праздника во многих селах в старые дни шекспировской Англии.
Мачта была уже глубоко зарыта в землю, и дюжина или больше людей работали, прикрепляя ее многочисленные хвосты из цветов и гирлянды из зелени, перевязанные длинными флагами из разноцветных лент.
Это было эффектно, среди широкой лужайки, окаймленной большими старыми деревьями, и, подойдя к одному из людей, я ему что-то сказал относительно своего удовольствия. Он, не улыбаясь, бросил на меня беглый взгляд, ничего не сказав, и я заключил по его темному лицу и чужеземным чертам, что он не понимал по-английски. Я с удивлением заметил, что все работники были неприветливы, угрюмы, очень похожие на непривлекательный тип Амиэля и двух грумов, которые смотрели за моим скакуном Фосфором.
Но я вспомнил, что Лючио говорил мне, что все проекты для праздника будут выполнены иностранными экспертами и артистами, и после небольшого размышления я перестал интересоваться этим фактом.
Часы летели, и у меня оставалось мало времени на осмотр всех праздничных приготовлений, которыми изобиловали сады, так что я имел смутное понятие о том, что было припасено для развлечения моих гостей.
Я с любопытством ждал приезда музыкантов и танцовщиц, но я мог бы долго прождать и всетаки не увидеть их.
В час я и Лючио были готовы к приему, и, спустя минут двадцать, первый транспорт «высшего общества» наполнил сады. Сибилла и ее отец были среди них, и я бросился вперед, чтобы встретить мою невесту, когда она выходила из коляски, в которой приехала со станции.
В этот день она выглядела поразительно красивой, была магнитом, притягивающим все глаза. Я поцеловал ее маленькую, обтянутую перчаткой руку с таким глубоким почтением, как если бы я целовал руку царицы.
— Добро пожаловать обратно в ваш старый дом, моя Сибилла! — сказал я ей нежно и тихо.
При этих словах она взглянула на красную готическую крышу дома с такой любовью, что ее глаза подернулись чемто вроде слез. Она оставила свою руку в моей и позволила мне проводить ее до портика, задрапированного шелковой материей и украшенного цветами, где Лючио ожидал, улыбаясь. И когда она подошла, два крошечных пажа, в белом с серебром, вдруг появились из какогото невидимого тайника и, бросая из корзинок белые и розовые розы к ее ногам, усыпали ее путь до самого дома. Они исчезли так же быстро, как появились. Среди гостей пробежал ропот восхищения. Сибилла оглянулась, краснея от сюрприза и удовольствия.
— Как это очаровательно с вашей стороны, Джеффри! — сказала она. — Какой вы поэт, чтобы придумать такое приветствие!
— Я бы хотел заслужить вашу похвалу, — ответил я, улыбаясь, — но поэт не я, а князь Риманец. Он хозяин и устроитель сегодняшнего праздника.
Опять краска залила ее щеки, и она протянула руку Лючио. Он поклонился и пожал ее, но не поцеловал, как поцеловал руку Мэвис Клер. Мы вошли в дом через гостиную и опять спустились в сад; лорд Эльтон громко расхваливал художественный вкус, с каким было убрано и украшено его прежнее жилище.
