- Вот пример: еду я близ крепостной стены, и наскакивает на меня преогромный турок с кривым ятаганом. Я выстрелил, промахнулся. Он меня ятаганом, я его - саблей; он - рубить, я - колоть. Что же думаешь - лошадь моя Султанка выручила, ухватила турка зубами за ногу, завизжал он, я в это время и проткнул его в живот.
- Вот ужас! - Сонечка вздрогнула. - Вам не было страшно?
- Страшно не было, но потом все чудилось, что я разрезал лимон.
Алексей Алексеевич, удовлетворенный, что исчерпал вопрос о саблях, похлопал Сонечкины руки.
- Ну, а теперь расскажи, как вы с бабушкой порешили. Сватала она тебя?
Глаза Сонечки испуганно раскрылись.
- Вы серьезно, дедушка? Но я не знаю, мне не хочется замуж.
Алексей Алексеевич привлек к себе ее светловолосую голову и говорил, поглаживая:
- Ты права, деточка, для тебя это очень серьезный шаг. И в этом и во всех движениях ты похожа на покойную Верочку. Бывало, она так же... Вспоминаешь и думаешь, - было нам хорошо. Мы нежно и свято любили. А знаешь, как венчались?.. В деревенской церкви зимой. Все окна завалило снегом, и церковка дрожала, - такая разыгралась пурга. Потом у Ильи Леонтьевича, твоего отца, был пир, а вечером нас отправили на санках ко мне в имение. Верочкин сват, Степан Налымов - тучный был старик, - стал, по обычаю, на запятки и провожал нас все сорок верст в расстегнутой шубе, без шапки.
Алексей Алексеевич долго еще улыбался в густые усы, потом глаза его заволокло влагой.
- Тогда казалось - конца-края не хватит счастью, - ожидалось замечательное что-то в жизни. А жизнь прошла, и ничего замечательного не случилось. Так-то. Ходишь и думаешь: зачем вот ходишь. Книгу возьмешь - ну что, думаешь, я в ней прочту нового, - все равно помирать надо.
- Что вы, дедушка! - воскликнула Сонечка жалобно. - В какой вы меланхолии.
- В меланхолии, в меланхолии, - ты права. Делом мне надо заняться. Вот скоро поеду рожь продавать в город. Так нет же, Сонюрка, попляшу я на твоей свадьбе. Меланхолия у меня от сумерек. А мы ее побоку. Слушай, что бабушка-то придумала!
И он рассказал про план Степаниды Ивановны и про письмо.
- Понравится тебе Смольков - бери его в мужья, а не понравится другого сыщем...
Сонечка ничего не сказала, только руки ее похолодели. Она представила Смолькова своим всегдашним героем...
В дверь осторожно стукнули, вошел Афанасий и, доложив, что подан ужин, зажег на письменном столе четыре свечи, соединенные вместе зеленым колпачком.
Ужин благодаря теплому времени был накрыт на каменной террасе. Степанида Ивановна уже сидела на длинном конце стола, жеманно облокотясь на кресло.
Два канделябра тихо оплывали от легкого дуновения ночи, и множество бабочек и жучков кружилось у света, падало на белую скатерть.
Генерал тотчас же, как только сел на свое место, засунул салфетку за воротник кителя и стал есть, весело поглядывая. В подливку упал жук, Алексей Алексеевич выловил его на край тарелки.
- Солдаты говорят: в походе и жук - мясо. А ты, Степанида Ивановна, ничего не ешь?
Генеральша действительно к еде не притрагивалась. Таинственная улыбка морщила тонкие ее губы.
- Если бы ты знал, что я знаю, то и ты бы тоже не ел, - проговорила она медленно и, поставив локоть на стол, затенила ладонью лицо от света...
- Что же такое случилось?
- Алексей, мы скоро будем иметь царское богатство...
Генерал выронил вилку, открыл рот. Афанасий, поставив в это время блюдо с картофелем, отошел к двери, внимательно слушая.
- Откуда же? - спросил, наконец, Алексей Алексеевич. - Откуда же? Разве кто-нибудь умер?
- Нет, Алексей, никто не умирал. Но я нашла клад гетмана Мазепы.
Генерал сейчас же опустил в тарелку длинные усы, старался скрыть ими улыбку. Но Степанида Ивановна все-таки заметила улыбочку, сверкнула глазами и вопреки данному себе слову рассказала о кладе все, что слышала и видела в монастыре...
- Ты понимаешь теперь, Алексей, - я должна купить Свиные Овражки.
- Но это безумие, - воскликнул генерал, - покупать никому не нужные Овражки!
- Это безумие так отвечать! - крикнула генеральша.
- Что? - спросил генерал, начиная хмуриться, но Сонечка взглянула на него умоляюще, и он поспешил прибавить: - Я понимаю, - ты пошутила, не будем ссориться...
- Я ничуть не шучу, - генеральша стукнула кулачком, - я должна иметь через две недели деньги для покупки. Ах, я знаю, - ты хочешь сделать меня нищей. Мало всех огорчений, которые ты мне доставил, ты вырываешь последнюю надежду.
Генерал качал пыхтеть, надуваться; быть бы ссоре. но Афанасий, почтительно наклонясь над Степанидой Ивановной, выждал многоточие в разговоре и сказал:
- Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, все верно, как вы изволите говорить...
- Что, как ты смеешь! - закричал генерал. - Пошел вон!..
- Оставь его, Алексей. Продолжай, Афанасий...
- Когда я еще, ваше превосходительство, мальчишкой в здешних местах бегал, находили мы на Свиных Овражках монеты. Изволите посмотреть.
Афанасий вынул из жилетного кармана старинный польский злотый и подал генеральше.
- Вот видишь, я всегда права! - воскликнула Степанида Ивановна. Посмотри - тысяча семьсот третьего года. Спасибо, Афанасий.
Генерал сказал:
- Да, старинная. Странно!
Степанида Ивановна, воспользовавшись поворотом обстоятельств, начала мелко щебетать - 'залущила горох'. Передернула плечиками. 'Ах, здесь сыро, на этом балконе!' И выпорхнула в дверь, поддерживаемая Афанасием под руку. Когда они ушли, генерал выпустил воздух из надутых щек: 'Ерунда!' - и швырнул монету в сад.
Затем сунул руки в карманы тужурки и зашагал по веранде. Сонечка, сидя за самоваром, вглядывалась в свое изображение на изогнутой меди: подняла голову - и лоб ее вырос, сверху приставилась вторая голова; опустила - щеки раздались вширь, лицо сплющилось.
- Никакого клада нет, одна, черт знает, глупость! - закричал Алексей Алексеевич, вдруг остановившись. - А денег уйдет - фить! А попробуй я не дать денег - все перевернет, как Мамай!
Чертыхнувшись, генерал лягнул стул и ушел попытаться разговорить Степаниду Ивановну, пока она еще не окрепла в своем решения.
Сонечка долго сидела одна, глядя на зелененьких мошек, бабочек на скатерти, на карамору, повредившего ногу. Вздохнула, задула один из канделябров и вышла в темный сад.
В ее голове никак не укладывались разговоры и впечатления сегодняшнего дня, поэтому она и вздохнула, отгоняя не доступные ее разумению мысли. Ни звука не слышалось в липовой аллее, ни шелеста, только - шорох шагов по песку. Сквозь черную листву просвечивали звезды на безлунном небе. От запруженной реки Гнилопяты стлался по траве еле видный туман...
'Вот идет, - думала Сонечка, - девушка в темноте; на ней белое платье; в саду таинственно и тихо; у девушки опущены руки, и никого нет кругом; она одинока. Где же ее друг? Он не слышит! Вот скамейка. Девушка в белом садится и сжимает хрупкие пальцы. Ах, как пахнет резедой!'
Сонечка действительно села; смахнув с лица и с шеи прильнувшую паутину...
'Ночной холодок пробегает по спине; девушка в заброшенном саду. Она не слышит, что он уже близко; он в шляпе, надвинутой на глаза. Его шаги близко... В самом деле, кто-то идет!' - испугалась Сонечка и прислушалась: от пруда по аллее кто-то шел, мягко ступая на всю ногу.
Шаги приближались. Испуганнее билось Сонечкино сердце, но в темноте нельзя было рассмотреть идущего.
Не убежать ли? Она повернулась. Под ногой хрустнула ветка. Тот, кто шел, спросил, остановясь:
