могло быть назначение всей батареи на бастионы.
- Опять! - сказал батарейный командир, сердито швырнув на стол бумагу.
- Об чем, Аполлон Сергеич? - спросил старший офицер.
- Требуют офицера с прислугой на какую-то там мортирную батарею. У меня и так всего четыре человека офицеров и прислуги полной в строй не выходит, ворчал батарейный командир,- а тут требуют еще. Однако надо кому-нибудь идти, господа,- сказал он, помолчав немного,- приказано в семь часов быть на Рогатке... Послать фельдфебеля 1000 ! Кому же идти, господа, решайте,повторил он.
- Да вот они еще нигде не были,- сказал Черновицкий, указывая на Володю.
Батарейный командир ничего не ответил.
- Да, я бы желал,- сказал Володя, чувствуя, как холодный пот выступал у него по спине и шее.
- Нет, зачем! - перебил капитан.- Разумеется, никто не откажется, но и напрашиваться не след; а коли Апполон Сергеич предоставляет это нам, то кинуть жребий, как и тот раз делали.
Все согласились. Краут нарезал бумажки, скатал их и насыпал в фуражку. Капитан шутил и даже решился при этом случае попросить вина у полковника, для храбрости, как он сказал. Дяденко сидел мрачный. Володя улыбался чему-то, Черновицкий уверял, что непременно ему достанется, Краут был совершенно спокоен.
Володе первому дали выбирать. Он взял один билетик, который был подлиннее, но тут же ему пришло в голову переменить,- взял другой, поменьше и потолще, и, развернув, прочел на нем: 'Идти'.
- Мне,- сказал он, вздохнув.
- Ну, и с богом. Вот вы и обстреляетесь сразу,- сказал батарейный командир, с доброй улыбкой глядя на смущенное лицо прапорщика.- Только поскорей собирайтесь. А чтобы вам веселей было, Вланг пойдет с вами за орудийного фейерверкера.
21
Вланг был чрезвычайно доволен своим назначением, живо побежал собираться и, одетый, пришел помогать Володе и все уговаривал его взять с собой и койку, и шубу, и старые 'Отечественные записки', и кофейник спиртовой, и другие ненужные вещи. Капитан посоветовал Володе прочесть сначала по 'Руководству' о стрельбе из мортир и выписать тотчас же оттуда таблицу углов возвышения. Володя тотчас же принялся за дело, и, к удивлению и радости своей, заметил, что хотя чувство страха опасности и, еще более того, что он будет трусом, беспокоили его еще немного, но далеко не в той степени, в какой это было накануне. Отчасти причиной тому было влияние дня и деятельности, отчасти и главное то, что страх, как и каждое сильное чувство, не может в одной степени продолжаться долго. Одним словом, он уже успел перебояться. Часов в семь, только что солнце начинало прятаться за Николаевской казармой, фельдфебель вошел к нему и объявил, что люди готовы и дожидаются.
- Я Вланге, список отдал. Вы у него извольте спросить, ваше благородие! сказал он.
Человек двадцать артиллерийских солдат в тесаках без принадлежности стояли за углом дома. Володя вместе с юнкером подошел к ним. 'Сказать ли им маленькую речь или просто сказать: 'Здорово, ребята!', или ничего не сказать? - подумал он.- Да и отчего ж не сказать: 'Здорово, ребята!' - это должно даже'. И он смело крикнул своим звучным голоском: 'Здорово, ребята!' Солдаты весело отозвались: молодой, свежий голосок приятно прозвучал в ушах каждого. Володя бодро шел впереди солдат, и хотя сердце у него стучало так, как будто он пробежал во весь дух несколько верст, походка была легкая и лицо веселое. Подходя уже к самому Малахову кургану, поднимаясь на гору, он заметил, что Вланг, ни на шаг не отстававший от него и дома казавшийся таким храбрым, беспрестанно сторонился и нагибал голову, как будто все бомбы и ядра, уже очень часто свистевшие тут, летели прямо на него. Некоторые из солдатиков делали то же, и вообще на большей части их лиц выражалось ежели не боязнь, то беспокойство. Эти обстоятельства окончательно успокоили и ободрили Володю.
'Так вот я и на Малаховом кургане, который я воображал совершенно напрасно таким страшным! И я могу идти, не кланяясь ядрам, и трушу даже гораздо меньше других! Так я не трус?' - подумал он с наслаждением и даже некоторым восторгом самодовольства.
Однако это чувство бесстрашия и самодовольства было скоро поколеблено зрелищем, на которое он наткнулся в сумерках на Корниловской батарее, отыскивая начальника бастиона. Четыре человека матросов, около бруствера, за ноги и за руки держали окровавленный труп какого-то человека без с 1000 апог и шинели и раскачивали его, желая перекинуть через бруствер. (На второй день бомбардирования не успевали убирать тела на бастионах и выкидывали их в ров, чтобы они не мешали на батареях). Володя с минуту остолбенел, увидав, как труп ударился на вершину бруствера и потом медленно скатился оттуда в канаву; но, на его счастье, тут же начальник бастиона встретился ему, отдал приказания и дал проводника на батарею и в блиндаж, назначенный для прислуги. Не буду рассказывать, сколько еще ужасов, опасностей и разочарований испытал наш герой в этот вечер; как вместо такой стрельбы, которую он видел на Волковом поле, при всех условиях точности и порядка, которые он надеялся найти здесь, он нашел две разбитые мортирки без прицелов, из которых одна была смята ядром в дуле, а другая стояла на щепках разбитой платформы; как он не мог до утра добиться рабочих, чтоб починить платформу; как ни один заряд не был того веса, который означен был в 'Руководстве'; как ранили двух солдат его команды и как двадцать раз он был на волоске от смерти. По счастию, в помощь ему назначен был огромного роста комендор, моряк, с начала осады бывший при мортирах и убедивший его в возможности еще действовать из них, с фонарем водивший его ночью по всему бастиону, точно как по своему огороду, и обещавший к завтраму все устроить. Блиндаж, к которому провел его проводник, была вырытая в каменном грунте, в две кубические сажени продолговатая яма, накрытая аршинными дубовыми бревнами. В ней-то он поместился со всеми своими солдатами. Вланг, первый, как только увидал в аршин низенькую дверь блиндажа, опрометью, прежде всех, вбежал в нее и, чуть не разбившись о каменный пол, забился в угол, из которого уже не выходил больше. Володя же, когда все солдаты поместились вдоль стен на полу и некоторые закурили трубочки, разбил свою кровать в углу, зажег свечку и, закурив папироску, лег на койку. Над блиндажом слышались беспрестанные выстрелы, но не слишком громко, исключая одной пушки, стоявшей рядом и потрясавшей блиндаж так сильно, что с потолка земля сыпалась. В самом блиндаже было тихо: только солдаты, еще дичась нового офицера, изредка переговаривались, прося один другого посторониться или огню - трубочку закурить; крыса скреблась где-то между камнями, или Вланг, не пришедший еще в себя и дико смотревший кругом, вздыхал вдруг громким вздохом. Володя на своей кровати, в набитом народом уголке, освещенном одной свечкой, испытывал то чувство уютности, которое было у него, когда ребенком, играя в прятки, бывало, он залезал в шкаф или под юбку матери и, не переводя дыхания, слушал, боялся мрака и вместе наслаждался чем-то. Ему было и жутко немножко и весело.
22
Минут через десять солдатики поосмелились и поразговорились. Поближе к огню и кровати офицера расположились люди позначительнее - два фейерверкера: один - седой, старый, со всеми медалями и крестами, исключая Георгиевского; другой - молодой, из кантонистов, куривший верченые папироски. Барабанщик, как и всегда, взял на себя обязанность прислуживать офицеру. Бомбардиры и кавалеры сидели поближе, а уж там, в тени около входа, поместились покорные. Между ними-то и начался разговор. Поводом к нему был шум быстро ввалившегося в блиндаж человека.
- Что, брат, на улице не посидел? али не весело девки играют? - сказал один голос.
- Такие песни играют чудные, что в деревне никогда не слыхивали, - сказал, смеясь, тот, который вбежал в блиндаж.
- А не любит Васин бомбов, ох, не любит! - сказал один из аристократического угла.
- Что ж! когда нужно, совсем другая статья! - сказал медленный голос Васина, который когда говорил, то все другие замолкали.- Двадцать четвертого числа так палили по крайности; а то что ж дурно-то на говне убьет, и начальство за это нашему брату спасибо не говорит.
- Вот Мельников - тот небось все на дворе сидит,- сказал кто-то.
- А пошлите его сюда, Мельникова-то,- прибавил старый фейерверке?,- и в самом деле убьет так, понапрасну.
- Что это за Мельников? - спросил Володя.
- А такой у нас, ваше благородие, глупый солдатик есть. Он ничего как есть не боится и теперь все на дворе ходит. Вы его извольте посмотреть: он и из себя-то на ведмедя похож.
- Он заговор знает,- сказал медлительный голос Васина из другого угла.
Мельников вошел в блиндаж. Это был толстый (что чрезвычайная редкость между солдатами), рыжий, красный мужчина, с огромным выпуклым лбом и выпуклыми ясно-голубыми глазами.
- Что, ты не боишься бомб? - спросил его Володя.
- Чего бояться бомбов-то! - отвечал Мельников, пожимаясь и почесываясь,меня из бомбы не убьют, я знаю.
- Так ты бы захотел тут жить?
- А известно, захотел бы. Тут весело! - сказал он, вдруг расхохотавшись.
- О, так тебя надо на вылазку взять! Хочешь, я скажу генералу? - сказал Володя, хотя он не знал здесь ни одного генерала.
- А как не хотеть! Хочу!
И Мельников спрятался за других.
- Давайте в носки, ребята! У кого карты есть? - послышался его торопливый голос.
Действительно, скоро в заднем углу завязалась игра - слышались удары по носу, смех и козырянье. Володя напился чаю из самовара, который наставил ему барабанщик, угощал фейерверкеров, шутил, заговаривал с ними, желая заслужить популярность и очень довольный тем уважением, которое ему оказывали. Солдатики тоже, заметив, что барин прoстый, поразговорились. Один рассказывал, как скоро
