властелину мира.
Он чмокнул Мнестера и приказал трактирщику, стоявшему перед ним на коленях.
-- Закуски соленые и сладкие! Вино! Неразбавленное! Мы устали с дороги. Всей таверне вино! -- кричал он, обведя рукой столы, за которыми сидели грузчики и перевозчики с тибрской пристани, завтракая супом и пшеничной кашей. Они молчали от смущения, пораженные видом благородных сенаторов.
В другое время Фабий от души повеселился бы, увидев римских правителей в таком состоянии. Однако сегодня -- он сам не знал почему -- ему было не до смеха. И даже появилось желание -- незаметно улизнуть. Но в этот момент Мнестер указал на него императору.
-- Фабий -- великолепный имитатор. Подражает голосам животных, птиц и людей, копирует их. Все умирают со смеху. Сегодня на Велабре в цирке он подражал животным и людям. Это было зрелище для богов! Зрители его не отпускали и требовали, чтобы он повторил!
-- Фабий, Фабий, -- произнес император. -- Да, я знаю. Это тот... -- он заморгал глазами и приказал: -- Фабий Скавр, подойди ближе!
Фабий встал и приблизился. От императора его отделял только стол, всего два-три шага.
Они уставились друг на друга.
Императору был симпатичен этот актер. Лицо дерзкое, выразительное, взгляд упрямый. Он наверняка мог подчинять себе людей. Но что-то в глазах актера не понравилось императору.
-- Ты тот, которого мой дед император Тиберий приказал привести в кандалах на Капри, а потом отпустил?
-- Да, мой цезарь, -- ответил Фабий, не спуская глаз с императора, сияющего от хорошего настроения. Калигула с интересом и любопытством разглядывал актера.
-- Почему он приказал тебя привести, я знаю, -- сказал император благосклонно, и его припухшие губы ехидно задергались. -- Ты отделал эдила и высмеял благородных господ. Но я не знаю, почему Тиберий тебя отпустил?
Именно поэтому, хотел сказать Фабий, но вовремя спохватился. Он коротко передал свой разговор с Тиберием и заметил, что старый император был к нему великодушен.
Луций не спускал с Фабия глаз, вспоминая все их встречи на триреме 'Евтерпа', и в Альбанских горах на рассвете у виллы Макрона, и у храма Цереры. Последнюю встречу Луций не забудет никогда. Он со злорадством наблюдал, как Фабий, впервые представ перед Калигулой, бессознательно его раздражает: разве не знает этот безумец, что только Калигула может быть великодушным?
Фабий внимательно разглядывает лицо императора. Какое оно странное. Он никогда не видел таких лиц. Лицо некрасивое. Но у тысяч людей некрасивые лица, однако все в них гармонично и все вместе хорошо. А у этого нет. Лицо словно сложено, словно сшито из нескольких частей, и не все подходят друг к другу. Чересчур нежна улыбка на пухлых губах, а глаза, ввалившиеся, глубоко сидящие в глазных впадинах, не знают об улыбке, они смотрят пронзительно. Такое впечатление, будто когда-то это лицо было разбито, а потом слеплено, причем из разных частей. Такие черты нельзя сложить воедино.
Когда Фабий сказал, что старый император был к нему великодушен, ему показалось, что на какой-то миг с лица Калигулы спала маска, сделанная из разбитого, склеенного, но улыбающегося лица, под ней он увидел другое. Он не успел уловить то. другое, спрятанное: маска снова его скрыла, император благосклонно улыбался.
Хороший актер, подумал про себя Фабий, ну я тоже не из последних. И он надел на себя личину уважения и покорности.
-- Он иногда бывал великодушен, когда речь шла о мелочах. -- Император приглушил злой смысл своих слов веселым тоном. -- Иногда он поддавался, я бы сказал, приступу великодушия. Ты явно ему понравился.
Внезапно Фабий понял голос Калигулы. Он юлил, подлавливал, набрасывал петли. В этом голосе тоже что-то кроется. Самоуверенность? Величие? Фабий не знал что.
Он вспомнил Тиберия. Тот не играл. Когда он мне сказал: 'Ты думаешь, что я не боюсь?' -- он не лгал. Это было величие и ничтожество вместе. С Калигулой дело обстоит иначе. Мы оба занимаемся жонглированием.
-- И мне ты нравишься, Фабий, -- усмехнулся император.
Фабий поднял руки и поклонился:
-- Это бесконечное счастье для меня, мой добрейший!
Калигула краешком глаза посмотрел на сенаторов, у которых при слове 'добрейший' в глазах вспыхнула ненависть. Калигула злорадствовал. Он знал, как сенаторы ненавидят Фабия. Значит, развлечение должно продлиться!
Вот гордость Рима -- сенаторы! Они с удовольствием целуют мне руки и ноги. но упрямо держатся за свои прибыли и за все преимущества, которые им дает их положение, забывая о том, что только у императора, только у меня вся власть. Они пробежались, а теперь вот сопят и зябко кутают взмокшие спины и животы в тоги да еще заливают в глотки вино, чтобы избежать простуды. Ну, подогреем их немножко, как говорил Тиберий.
-- Мои друзья, утомленные государственными заботами, конечно, будут рады развлечься. Я тоже, Фабий. Продемонстрируй нам свое искусство. Выбери кого-нибудь из присутствующих и изобрази его, а мы повеселимся. Выбирай кого-нибудь, ну, например, меня. Сегодня день развлечений и никому не будет позволено сердиться на тебя.
Фабий поклонился:
-- Я никогда не рискну изобразить тебя, мой император. Лучше кого-нибудь другого.
Он огляделся и остановил взгляд на Гатерии, который был ближе всех к нему. Наклонил голову, прикрыл рукой губы, и над самым ухом Гатерия раздалось рычание тигра. Это было так правдоподобно, тигр был так близко и такой страшный, что перепуганный Гатерии вскочил.
Однако быстро разобравшись, уселся снова, процедив сквозь зубы:
-- Ничтожество! Неотесанный хам! Грубиян!
И в это время Фабий заговорил жирным голосом Гатерия, с таким же злобным оттенком, точно так же выговаривая 'р'. И его голос невозможно было отличить от голоса Гатерия: 'Ничтожество! Хам! Неотесанный! Грубиян!'.
Император и вся таверна разразились хохотом и аплодисментами.
Фабий отошел от стола, а смех нарастал. Это шел не Фабий, это тяжелой поступью переваливался брюхатый Гатерии, ставил ноги, как слон, топ, топ, и фыркал при этом, словно загнанный вол, и так же, как Гатерии, стирал со лба пот и наконец развалился на лавке.
Калигула хохотал до слез. Смеялись все, кроме Гатерия. У того глаза помутнели от злости, он почти терял сознание от бешенства. Это уже слишком! Гатерии схватил бронзовый кубок с вином и со всей силой бросил в лицо Фабию. Фабий поймал его. слоновьим шагом Гатерия подошел к столу и с поклоном поставил кубок перед сопящим сенатором.
Император, аплодируя, закричал, покрывая всеобщий смех:
-- Отлично! Я и не подозревал, какой ты воинственный, мой Гатерии. Фабий, не сдавайся! Хотел бы я увидеть вас на арене!
Гатерии взял себя в руки, заставил трезво мыслить. Он знал, что последующие мгновения будут решающими. Он поступил опрометчиво, достаточно одного слова, чтобы впасть в немилость. И он засмеялся.
-- У тебя заболят глаза, мой божественный, если я предстану перед тобой в уборе гладиатора. А мне не хотелось бы причинять тебе боль. Я хочу только радовать тебя. У меня есть пять иллирских рабов, парни один к одному, я отдал их в гладиаторскую школу. Разреши прислать тебе их завтра в подарок для твоих игр в амфитеатре.
-- Я буду очень рад, -- ответил император, и Гатерий облегченно вздохнул. Но, как оказалось, преждевременно, так как Калигула желал развлекаться любой ценой.
-- Ну, если не хочешь на арену, тогда спой для меня. Ты знаешь, как я люблю песни. И ты их тоже любишь, ведь не зря же ты подарил мне на Новый год лютню. Эй, есть здесь лютня? Подай ему, Мнестер!
Напрасно Гатерий пытался и на этот раз спасти уши императора. Пришлось взять лютню в руки. Резкие
