-- Отлично, мальчик, -- захохотал Макрон, и его рука тяжело опустилась на плечо Луция. -- Таким ты мне нравишься! Я, Луций Курион, награжденный золотым венком сената, и проиграю? За кого ты меня принимаешь, моя прекрасная?
Рассмеялись все трое, и у всех троих по спине пробежал легкий холодок. Они чувствовали, что сделаны из одного теста, чувствовали, как близки в этой упорной одержимости: иметь то, что хочешь. Однако даже такое единство душ не мешало им быть осторожными в отношении друг друга.
И вот пустые любезности, комплименты и фривольности кружили над столом, а эти трое следили друг за другом, и каждый руководствовался своим желанием в достижении своей цели:
'Я должен тебя заполучить, красавица! И как можно скорее!'
'Я хочу, чтобы ты стал моим мужем, мальчик! Моим мужем!'
'С помощью этой девчонки и твоего честолюбия я вырву отца из твоего сердца!'
Взгляд Луция упал на водяные часы, стоящие на подставке из черного мрамора. Драгоценное тонкое стекло было вставлено в пирамиду из золотых колец, капли воды падали свободно, со звоном.
У Луция на щеке задергался мускул. Сейчас он должен уйти, если хочет к назначенному часу попасть домой. Он забеспокоился. Макрон заметил беспокойство и волнение Луция и подумал: 'Дело ясное, я должен их оставить одних. Я этому мальчику сейчас что овод на спине осла'. И он поднялся.
-- Я пригласил сюда посла наместника из Норика. Где нам прикажешь разместиться, девочка?
-- В таблине вам будет удобно, отец.
-- Хорошо. Я тебе, Луций, открою новость. Император решил, что сирийский легион не пойдет на Дунай. Легион и ты останетесь в Риме.
Валерия радостно засмеялась и пошла проводить отца до таблина.
Луций остался один. Он проклинал быстро летящие часы, но уйти не мог. Он брал в руки предметы, которые держала в руках она. К чему бы он ни прикасался, все источало аромат.
Резкие запахи действовали возбуждающе на Луция. А как пахнет она? Губы, волосы, плечи. У Луция мурашки забегали по спине и по всему телу разлилось тепло. Он прикрыл глаза. Вернулась Валерия.
-- Я пойду переоденусь и причешусь, -- сказала она.
-- Не уходи, моя божественная! -- остановил он ее. -- Ты обворожительна. Каждое мгновение...
Она стояла напротив него. Округлые груди притаились под муслином. Залах женщины одурманивал. Валерия была взволнована не меньше Луция, но изо всех сил старалась взять себя в руки. Я люблю, говорила она себе. Впервые в жизни я люблю. Боги, не оставьте меня! Она торопливо вспоминала опыт прошлого: портовая девка ложится без разговоров, гетера предпочитает продолжительную любовную игру, переплетая ее стихами или песней. Но как же ведет себя благородная матрона, когда речь идет о благородном патриции? Как ведет себя благородная матрона в минуты любовного волнения?
-- Ты хочешь посмотреть, как я живу, Луций?
Она провела его по натопленным комнатам. Рабы бежали перед ними и всюду зажигали светильники, Каждая комната была другого цвета, и в каждой был свой особый запах, все были обставлены с восточной роскошью. Каждая ткань, каждый предмет несли чувственную изысканность Азии и Африки. Не Афин и не Рима, а Антиохии, Пальмиры, Тира, Александрии.
Валерия шла впереди.
-- Я люблю Восток, -- говорила она, словно оправдываясь и гордясь.
Луций угадывал под прозрачной тканью линии ее бедер. У него перехватило горло, и он не мог говорить.
-- Я тебя понимаю, -- хрипло проговорил он минуту спустя.
Они вошли в продолговатую комнату, вдоль стен которой стояли высокие шкафы из кедра, а в них множество свитков. На фасадной стене греческая надпись, сделанная киноварью: 'Пока ты жив, сверкай, все трудности пусть минуют тебя. Очень недолго нам дано жить, время само забирает свою дань...'
-- Это моя библиотека, -- сказала она скромно, но с гордостью.
Луций брал в руки пергаментные свитки, помещенные в драгоценные футляры из тонкой кожи. На крышке каждого футляра был драгоценный камень. Здесь ряд бриллиантов, там вся крышка из рубинов, а рядом изумруды, топазы, сапфиры. Она заметила его удивление и рассмеялась:
-- Это мой каприз. Я придумала для своих любимых поэтов, а у меня много их стихов, это обозначение. На этой стене греки, напротив Рим. Бриллианты -- Алкей, топазы -- Анакреон, сапфиры -- Бион, рубины -- Сафо, теперь понимаешь? А на другой стороне: бриллианты -- Вергилий, рубины -- угадай кто?
-- Катулл.
-- Отлично, ты угадал. Проперций -- топаз, Овидий -- бирюза, мой камень.
-- Бирюза, -- тихо повторил Луций. -- Прекрасный, изменчивый камень, как твои глаза...
Она отвела взгляд. Он механически вынул Овидия, развернул и прочитал первое, что попалось ему на глаза:
'О боги, сколько черных тайн скрыто в душе человека!' Он покраснел, быстро свернул стихи и вложил их в футляр.
-- А твои самые любимые?
Она залилась глубоким грудным смехом, который так волновал Луция.
-- Трудно выбрать -- Катулл. Сафо. Проперций.
-- Биона я не знаю. Не прочтешь ли ты мне несколько стихов -- я люблю греческий язык...
Она не заставила себя просить. Усадила его в кресло, сама стояла вся золотая в свете светильников.
Кипра прелестная дочь, ты, рожденная
Зевсом иль Морем,
Молви, за что ты на смертных, за что на богов
рассердилась?
Больше того: вероятно, сама ты себя
прогневила
И родила в наказанье ты Эроса
всем на мученье:
Дик, необуздан, жесток, и душа его
с телом не схожа,
И для чего ты дала ему быть стрелоносцем
крылатым,
Так что ударов жестоких его мы не в силах
избегнуть.
[Перевод М. Грабарь-Пассек (Феокрит. Бион. Идиллии и эпиграммы. М., 1958).]
Луций восторженно захлопал:
-- Восхитительно!
Греческий язык в устах Валерии звучал как музыка. Она удлиняла гласные, чутко соблюдая ударения и долготы, стих пел, искрился, обжигал.
Луций слушал ее и удивлялся: чего только эта женщина не знает, как она умеет придать слогу ритм, стихам звучание, краску и задор. Ее голос возбуждал его, ласкал, опьянял. Великолепная женщина. Он пожирал ее глазами. Все в ней его захватывало. Все в ней казалось ему совершенством, самой красотой. Глаза миндалевидной формы. Прямой носик с чувственными ноздрями. Крупные пухлые губы, даже на вид горячие. Мелкие зубы и нежно-розовые десны. Пламя медных волос. Грудь и бедра Венеры. Ногти удлиненные, красные, блестящие. Она чудо красоты. Красота ее необузданная, дикая. Красота хищного зверя. От нее захватывает дух. Сегодня она была иной, чем в Таррацине. Далекой, чужой. Он не понимал, почему такая перемена. Это задевало его.
Она читала ему одну из элегий Проперция:
Тот, кто безумствам любви конца ожидает,
безумен:
У настоящей любви нет никаких рубежей.
[Перевод Л. Остроумова (Катулл. Тибулл. Проперций. М., 1963).]
Кровь закипела у него в жилах, но он сдержал себя. Он не знал, что может позволить. Неуправляемая сила чувств влекла его. Он подбежал к Валерии, схватил ее за руку:
-- Я люблю тебя. Я схожу с ума по тебе! Моя любовь не знает никаких рубежей...
