соглашателей их собственному отчаянью. Милюков говорит по этому поводу: 'Своим демонстративным уходом он... показал и своим противникам, и своим конкурентам, и своим сторонникам, что, как бы они ни смотрели на его личные качества, он необходим в данную минуту просто по занятому им политическому положению - посреди двух борющихся лагерей'. Партия была выиграна по системе поддавков. Соглашатели бросились к 'товарищу Керенскому' с подавленными проклятиями и открытыми мольбами. Обе стороны, кадеты и социалисты, без труда навязали обезглавленному министерству решение самоупраздниться, поручив Керенскому создать правительство заново по единоличному своему усмотрению.
Чтобы запугать окончательно и без того испуганных членов исполнительных комитетов, им доставляют последние сведения об ухудшающемся положении на фронте. Немцы теснят русские войска, либералы теснят Керенского, Керенский теснит соглашателей. Фракции меньшевиков и эсеров заседают всю ночь на 24 июля, томясь беспомощностью. В конце концов исполнительные коми[121] теты большинством 147 голосов против 46 при 42 воздержавшихся - небывалая оппозиция! - одобряют передачу власти Керенскому без условий и без ограничений. На происходившем одновременно кадетском съезде раздались голоса за свержение Керенского, но Милюков осадил нетерпеливых, предлагая пока ограничиться давлением. Это не значит, что Милюков делал себе иллюзии насчет Керенского. Но он видел в нем точку приложения для сил имущих классов. Освободив правительство от советов, освободить его от Керенского не представляло бы уже никакого труда.
Тем временем боги коалиции продолжали жаждать. Постановление об аресте Ленина предшествовало образованию переходного правительства 7 июля. Теперь необходимо было актом твердости ознаменовать возрождение коалиции. Еще 13 июля появилось в газете Горького - большевистской печати уже не существовало - открытое письмо Троцкого Временному правительству. Оно гласило: 'У вас не может быть никаких логических оснований в пользу изъятия меня из-под действия декрета, силою которого подлежат аресту т.т. Ленин, Зиновьев и Каменев. Что же касается политической стороны дела, то у вас не может быть оснований сомневаться в том, что я являюсь столь же непримиримым противником общей политики Временного правительства, как и названные товарищи'. В ночь, когда созидалось новое министерство, в Петрограде были арестованы Троцкий и Луначарский, а на фронте - прапорщик Крыленко, будущий верховный главнокомандующий большевиков.
Появившееся в свет после трехнедельного кризиса правительство выглядело заморышем. Оно состояло из фигур второго и третьего плана, подобранных по принципу наименьшего зла. Заместителем председателя оказался инженер Некрасов, левый кадет, который 27 февраля предлагал для подавления революции вручить власть одному из царских генералов. Беспартийный и безличный писатель Прокопович, обитавший на меже между кадетами и меньшевиками, стал министром промышленности и торговли. Бывший прокурор, затем радикальный адвокат Зарудный, сын 'либерального' министра Александра II, призван был к руководству юстицией. Председатель крестьянского Исполнительного комитета Авксентьев получил портфель министра внутренних дел. Министром труда остался меньшевик Скобелев, министром продовольствия - народный социалист Пешехонов. [122]
Из либералов в кабинет вошли столь же второстепенные фигуры, ни до, ни после того не игравшие руководящих ролей. На пост министра земледелия неожиданно вернулся Чернов: в четыре дня, протекшие между отставкой и новым назначением, он успел реабилитировать себя. В своей 'Истории' Милюков бесстрастно отмечает, что характер отношений Чернова к германским властям 'оставался невыясненным; возможно, - присовокупляет он, - что и показания русской разведки, и подозрения Керенского, Терещенко и других в этом отношении шли слишком далеко'. Восстановление Чернова в звании министра земледелия являлось не более как данью престижу правящей партии эсеров, в которой Чернов, впрочем, все больше терял влияние. Зато Церетели предусмотрительно остался вне министерства: в мае считалось, что он будет полезен революции в составе правительства, теперь он собирался быть полезен правительству в составе Совета. С этого времени Церетели действительно выполняет обязанности комиссара буржуазии при системе советов. 'Если бы интересы страны были нарушены коалицией, - говорил он на заседании Петроградского Совета, - наш долг - отозвать наших товарищей из правительства'. Речь шла уже не о том, чтобы, исчерпав либералов, устранить их, как обещал недавно Дан, а о том, чтобы, почувствовав себя исчерпанными, своевременно отойти от кормила самим. Церетели подготовлял полную сдачу власти буржуазии.
В первой коалиции, оформившейся 6 мая, социалисты были в меньшинстве; но они были фактическими хозяевами положения; в министерстве 24 июля социалисты были в большинстве, но они были только тенью либералов. 'При небольшом номинальном перевесе социалистов, - признает Милюков, - действительный перевес в кабинете, безусловно, принадлежал убежденным сторонникам буржуазной демократии'. Точнее было бы сказать: буржуазной собственности. С демократией дело обстояло менее определенно. В том же духе, хотя и с неожиданной мотивировкой, сравнивал июльскую коалицию с майской министр Пешехонов: тогда буржуазии нужна была опора слева; теперь, когда грозит контрреволюция, нам необходима поддержка справа: 'чем больше сил мы привлечем справа, тем меньше останется тех, которые будут нападать на власть'. Несравненное правило политической стратегии: чтобы сломить осаду крепости, самое лучшее - открыть ворота изнутри. Это и была формула новой коалиции. [123]
Реакция наступала, демократия отступала. Классы и группы, устрашенные на первых порах революцией, поднимали голову. Интересы, которые вчера прятались, сегодня выступали наружу. Торговцы и спекулянты требовали истребления большевиков и свободы торговли; они возвышали голос против всех ограничений оборота, даже и тех, которые введены были еще при царизме. Продовольственные управы, пытавшиеся бороться со спекуляцией, объявлялись виновными в недостатке жизненных продуктов. С управ ненависть переносилась на советы. Меньшевистский экономист Громан докладывал, что поход торговцев 'особенно усилился после событий 3 - 4 июля'. Советы делались ответственными за поражения, дороговизну и ночные грабежи.
Встревоженное монархическими происками и боясь какого-либо ответного взрыва слева, правительство отправило 1 августа Николая Романова с семьей в Тобольск. На следующий день закрыта была новая газета большевиков 'Рабочий и солдат'. Отовсюду поступали сведения о массовых арестах войсковых комитетов. Большевики могли собрать в конце июля свой съезд лишь полулегально. Армейские съезды запрещались. Съезжаться стали те, которые раньше сидели по домам: землевладельцы, торговцы и промышленники, казачьи верхи, духовенство, георгиевские кавалеры. Их голоса звучали однородно, различаясь лишь степенью дерзости. Бесспорное, хотя и не всегда открытое дирижерство принадлежало кадетской партии.
На торгово-промышленном съезде, собравшем в начале августа около 300 представителей важнейших биржевых и предпринимательских организаций, программную речь произнес текстильный король Рябушинский, который не поставил свой светильник под спудом. 'У Временного правительства была лишь видимость власти... фактически воцарилась шайка политических шарлатанов... Правительство налегает на налоги, в первую очередь облагая жестоко торгово-промышленный класс... Целесообразно ли давать расточителю? Не лучше ли во имя спасения родины наложить опеку на расточителей?..' И, наконец, заключительная угроза: 'Костлявая рука голода и народной нищеты схватит за горло друзей народа!' Фраза о костлявой руке голода, обобщавшая политику локаутов, прочно вошла с этого времени в политический словарь революции. Она дорого обошлась капиталистам. [124]
В Петрограде открылся съезд губернских комиссаров. Агенты Временного правительства, которые, по замыслу, должны были стать вокруг него стеной, сомкнулись на самом деле против него и под руководством своего кадетского ядра взяли злополучного министра внутренних дел Авксентьева в штыки. 'Нельзя сидеть между двух стульев: власть должна властвовать, а не быть марионеткой'. Соглашатели оправдывались и протестовали вполголоса, опасаясь, что их спор с союзниками подслушают большевики. Министер-социалист ушел со съезда как обваренный.
Эсеровская и меньшевистская печать заговорила постепенно языком жалобы и обиды. На ее страницах стали появляться неожиданные разоблачения. 6 августа эсеровское 'Дело народа' опубликовало письмо группы левых юнкеров, присланное ими с дороги к фронту: авторов 'поразила роль, в которой выступали юнкера... систематическое битье по физиономии, участие юнкеров в карательных экспедициях, сопровождавшихся расстрелами без суда и следствия, по одному лишь приказанию батальонного командира... Озлобленные солдаты стали стрелять в отдельных юнкеров из-за угла'... Так выглядела работа по оздоровлению армии.
Реакция наступала, правительство отступало. 7 августа освобождены были из тюрьмы наиболее
