Параллельно с оборудованием гиперсветовых кораблей аппаратурой 'Голубого сна' на юге обратной стороны Луны в кратере Аполлон был выстроен 'Голубой колумбарий', где в термостатах при температуре, близкой к абсолютному нулю, спали ледяным сном анабиотированные в ходе корабельных катастроф и ждущие своего воскрешения космонавты.
К сожалению, наука поторопилась с оптимистическими прогнозами. Даже на собаках разработанный комплекс 'Голубого сна' не всегда давал полноценные результаты. Переходить в такой ситуации к пробному реанимированию космонавтов, спящих голубым сном в своем лунном колумбарии, было конечно же недопустимо - кощунственно! Был в реанабиозе некий секрет, природная тайна, никак не дававшаяся в руки некроторной и восстановительной медицине. Приходилось искать и надеяться, и ждать.
Состыковавшись с аварийной 'Денеболой', 'Магистраль' подтвердил сообщение бортового черного ящика. Отсеки жизнеобеспечения рейдера оказались разрушенными, по этой причине и была введена в действие программа 'Голубой сон'. Введена тотально: в жилых отсеках не осталось ни одного человека - ни живого, ни мертвого. Но когда началась эвакуация анабиотированных на 'Магистраль', выяснилось, что их не шестнадцать, как значилось в судовой роли, а всего четырнадцать! Двух членов экипажа не оказалось вообще на борту корабля. Тайна исчезновения двух человек открылась, когда один из патрулей, инженер Джеймс Бартон, с помощью лучевого резака проложил себе дорогу в бортовой эллинг 'Денеболы'. И обнаружил, что один из двух малых исследовательских кораблей отсутствует. Выяснилось, что вместе с малым кораблем, шлюпом, пропали специалист по проходу подпространственных каналов лоцман Мир Сладки и бортовой врач рейдера Лена Зим. Ни в самом пространстве, ни в подпространственном канале никаких следов малого исследовательского корабля обнаружено не было. Очевидно, гравитационный удар кумулировался фронтом своей волны на шлюпе и раздавил его, растер в молекулярную пыль. О том, что в момент гравитационного удара шлюп с лоцманом Сладки и врачом Зим выполнял самостоятельное поисковое задание, свидетельствовали данные черного ящика рейдера. Поэтому сомнений в том, что Мир Сладки и Лена Зим погибли - пропали без вести, сомнений не было ни у кого, в том числе и у командующего дальним космофлотом Всеволода Снегина. Без вести люди пропадали и на Земле. Что уж говорить о космосе! Был человек - и нет его. Совсем нет - ни праха, ни могилы!
Всеволод хорошо знал историю любви Ивана и Лены, это позволяло ему видеть и в их поздних, уже супружеских отношениях то, чего не видели другие, более далекие от них люди. И в двадцать третьем веке, в эпоху галактической экспансии земной цивилизации, настоящая любовь встречалась не часто. Непросто найти настоящую любовь! Надо заметить ее ломкие ростки и сберечь их - расцветут они сами, всякий раз по-своему, неповторимо. Надо любить не саму любовь, а то высокое, истинно человеческое, что стоит за ней. Всеволод ясно понимал все это еще и потому, что так и не сумел воплотить в жизнь эти очевидные его холодноватому разуму истины.
В космофлоте и его земных 'окрестностях' Лобовых немного шутливо, немного завистливо называли примерными супругами. И очень редко - влюбленными! Считали, что их связывает не столько сама любовь с ее взлетами и падениями, изменами и раскаяниями, ссорами и примирениями, сколько дружба, похожая на ту, что связывает юношей и девушек в пору ранней молодости. Искушенные в коллизиях любви знатоки обоего пола поначалу предсказывали, что кто-нибудь из этой пары, может быть, Лена, может быть, Иван, - это дело случая, рано или поздно влюбится по-настоящему. Влюбится, потеряет, что называется, голову, и тогда вся эта супружеская идиллия, как это несчетное число раз уже случалось в истории рода человеческого, рухнет, истекая страстями хмеля и горечи. К числу такого рода искушенных скептиков относился поначалу и сам Всеволод Снегин. Хорошо зная Ивана, в его мужской верности Всеволод, вообще- то говоря, был уверен, а что касается Лены, то вот здесь-то его и одолевали сомнения, - Лену он знал хуже. К тому же собственный опыт нашептывал ему, что сердце любой, увы, красавицы склонно к измене и к перемене. Всеволод все пытался представить себе, как поведет себя Иван Лобов, если с Леной случится такая беда, - и не мог. Не мог, как ни изощрял свое воображение! А поэтому тревожился и за Лобова, и за весь экипаж 'Торнадо', с известной иронией отмечая про себя, что тревожится он не только как их друг и товарищ, но и как администратор, озабоченный кадровыми проблемами дальнего космофлота.
Шли годы, прошло целое десятилетие, потянулось второе, а громы и молнии любовных страстей и неурядиц по-прежнему почтительно обходили Лобовых стороной. Искушенные в коллизиях и тонкостях любви скептики примолкли. Если они и говорили, то теперь уже о том, что нет правил без исключений, а любовь мужчины и женщины - это как раз та самая область человеческих отношений, где правило запросто становилось исключением, а исключение - правилом. А тревога за Лобовых у Всеволода, это ему и самому было любопытно, тревога полудружеская, полуадминистративная, - не проходила. На собственной шкуре он не раз испытал, какой капризной и коварной в своем непостоянстве может быть, казалось бы, самая верная и беззаветная любовь, с какой пугающей легкостью она рассыпается порой от лукавого взгляда со стороны или многообещающей улыбки. Теперь, чувствуя себя в душе куда опытнее и старше супружеской пары Лобовых, Всеволод беспокоился не только за Ивана, но и за Лену. Лобов стал знаменитостью, был у всех на виду. Лена же скромно держалась в тени его славы. И хотя Иван, казалось бы, вовсе не замечал этой славы, Онегину становилось не по себе, когда он пытался представить себе положение Лены, если ее немногословный супруг вдруг захмелеет от страсти, оправдывая грустную пословицу: седина - в бороду, бес - в ребро. В конце концов Всеволод решил легонько коснуться этих вечных проблем в разговоре с Алексеем Крониным, рассудительности которого он доверял и который конечно же лучше его самого знал глубины отношений Ивана и Лены. Алексей, по-своему обычаю, сначала отшутился и, посмеиваясь, перевел разговор в русло взаимоисключающих друг друга исторических примеров. Но когда Снегин этого легкого тона не принял, посерьезнел и сказал, что если уж говорить начистоту, то и его порою беспокоят супруги Лобовы. Но вовсе не из-за капризов и прихотей ее благородия любви! От ее вмешательства со стороны у Лобовых есть двусторонняя гарантия. 'Как-то, размышляя о том, чего бы можно пожелать этой влюбленной паре, - без обычного юмора, хмуро сказал Кронин, - я вдруг испугался. Испугался потому, что ничего лучшего, кроме апофеоза некоторых арабских сказок, так и не придумал. Помнишь? Они жили счастливо и умерли в один день! Мне стало страшно, когда я представил, что будет с Леной, если случай, а в дальнем космофлоте от него никто не гарантирован, сожрет жизнь Ивана. И что будет с Иваном, если такое случится с Леной!'
И вот такое случилось! Случилось в самом подлом варианте, не оставив ни на Земле, ни в космосе даже могилы Лены Зим. Когда Всеволод по своим служебным каналам узнал об активном интересе экипажа 'Торнадо' и самого Лобова к Даль-Гею, то сначала он просто обрадовался и облегченно вздохнул. А вот потом, уже задним числом немножко, сердцем своим, огорчился, хотя и понимал разумом, что это глупое, сентиментальное огорчение. Обрадовался он тому, как быстро Лобов оправился от обрушившегося на него несчастья и без промедления, вместе с Климом и Алексеем, подключился к изучению ситуации в Даль-Гее и тренировкам в различных видах боевых искусств. Огорчился он по той же самой причине! Огорчился тому, как быстро Иван сумел забыть о Лене и войти в целенаправленное русло оперативной подготовки. Всеволод отлично понимал, что такой волевой командир, как Иван Лобов, просто не мог позволить себе раскиснуть, предаваться отчаянию и лить пустые слезы. Только дело, рискованное, отчаянное в перспективе дело, можно было противопоставить личному горю! Столкнувшись с бедой, Иван нашел единственное разумное решение, можно было только позавидовать его самообладанию, умению во имя дела стряхнуть с себя все личное - радость или горе, несущественно. И все-таки, каким-то краешком своего сердца, Снегин огорчился! Конечно, если бы Иван, получив известие о гибели Лены, забросил все дела, покинул друзей и, предавшись отчаянию, забился в какой-нибудь глухой заповедник, Всеволод не вздохнул бы с облегчением. Напротив, расстроился и сделал бы все возможное, чтобы вывести Ивана из депрессии и приохотить к делу. Непременно расстроился! Но не огорчился сердцем, как это случилось теперь. Не думая об этом сознательно, Всеволод, оказывается, все-таки считал, что любовь Ивана к Лене Зим заслуживает большего, чем простое горе, умело сокрытое в недрах профессионального самообладания. Понимая разумом, что это глупо, Всеволод, тем не менее, никак не мог отделаться от мысли, нет-нет да и приходившей ему в голову, мысли о том, что Иван, пусть сам того не понимая, пусть самую чуточку, но все-таки изменил своей любви. Нарушил верность Лене! Собственно, именно поэтому, а не по какой-то другой причине, Снегин растерялся, когда Иван спокойно сказал, что не собирается лететь на Далию вместе с Климом и Алексеем и что у него есть какие-то другие, свои дела. Снегин и удивился, потому что никогда не представлял себе даже в мыслях экипаж 'Торнадо' разрозненным, и обрадовался. Обрадовался разумом, а сердцем, точно так же, как в свое время, огорчился. И понял, что Иван на что-то еще надеется. Что-то придумал!
- Иван! - окликнул Снегин задумавшегося товарища.
