подрагивающие при легком, каком-то умиротворенном, будто мурлыкающем храпе губы. Зубы у старого хитрована были свои и целы все, до единого. Об этом Ивану сказал Кирсипуу. Да и морщин на гладко выбритом лице космонавта-патриарха было немного. И все-таки, старик - глубокий старик! Преклонный возраст был растворен в облике Андрея Дзю незаметно, но ясно, подобно тому, как в постепенно угасающей вечерней заре столь же незаметно растворено уже невидимое солнце. И еще возраст космонавта выдавали руки - кисти рук, покоившиеся на подлокотниках кресла. Все в этой беседке, где Андрей Дзю любил отдыхать в послеобеденные часы, было так, как описал Ивану Кирсипуу. Позади кресла стояла микрофильмотека и небольшой бар, а прямо против кресла у самой зеленой стены - большой экран центровидения. Разглядывая этот немой сейчас экран, Лобов повернулся к старому космонавту спиной. И спиной почувствовал внезапную перемену обстановки. Впрочем, спиной - это метафора, вообще-то, Иван просто услышал легкий храп, придававший виноградной беседке дополнительный уют, вдруг прекратился.
Повернувшись, Иван увидел, что, не изменив своей позы, лишь подавшись несколько вперед, словно с усилием подняв тяжелые верхние веки и сощурив нижние, отчего глаза и приобрели характерную, как бы треугольную форму, Андрей Дзю разглядывает его с интересом, но без особого любопытства. Переход от сна к бодрствованию у старика был поистине мгновенным! Иван по ходу жизни своей не раз разглядывал скульптурные и голографические изображения Андрея Дзю. И странное дело, в разные времена его жизни облик знаменитого космонавта производил на него разные, порою вовсе не похожие друг на друга впечатления. Внутренняя сущность Дзю, вовсе не случайно прозванного хитрованом, была неуловимо многоликой, поэтому и художественный облик его, выписанный или вырубленный руками мастеров своего дела, ускользал от примитивных, однозначных оценок. Теперь вот сидящий в кресле под кистями- лампиньонами Андрей Дзю вдруг показался Ивану похожим на Вольтера. Того самого Вольтера, вырубленного из мрамора Гудоном, которого Лобов не раз рассматривал в своем родном музее-полисе - в ленинградском Эрмитаже.
- Здравствуйте, Андрей Андреевич, - поздоровался Иван так, как наставлял его Кирсипуу.
- Здравствуй, сынок, - выжидательно ответил Дзю и после паузы движением головы показал на табуретку справа от него. - Садись.
Он подождал, пока Лобов не устроился, не спуская с него острых черных глаз.
- Ты по делу или просто навестить пришел?
- По делу.
Старик качнул головой:
- Скажи пожалуйста! Молодежь и старики приходят меня навестить, а вот такие, как ты, все по делу. Почему бы так?
- Наверное, дел у нас побольше.
Старик улыбнулся, и лицо его пошло морщинами: лучиками во внешних уголках глаз, складками возле рта, - подобрело. Но самые глаза, черные, блестящие, по-прежнему смотрели испытующе, без улыбки.
- Космонавт?
- Космонавт.
- Небось, командир тяжелого рейдера?
Теперь улыбнулся Иван.
- Нет.
- Скажи пожалуйста! А ведь всем - и статью, и годами - на командира тяжелого рейдера тянешь. Из штаба значит? У Всеволода Снегина работаешь?
- Нет. Я патруль.
- Что так? Патрульная служба - дело молодое. Патруль должен по своей воле в самое пекло лезть. Тут задор нужен! Когда начал?
- В двадцать два года стал командиром.
- Вон как! Не рано?
- Не знаю.
- А теперь кто?
- И теперь командир.
Дзю долго разглядывая Ивана - лицо, фигуру, заглянул в самые глаза.
- Да ты не Иван ли Лобов? Командир 'Торнадо'?
- Он.
Старик нахмурился, прикрыв угольки глаз тяжелыми монгольскими веками.
- А я ломаюсь, откуда он мне знаком? - Открыв глаза, он сердито спросил: - Почему сразу не сказал?
- К слову не пришлось.
- Нехорошо. - Дзю был обижен и не скрывал этого. - Коли я старик, так ты меня и за коллегу по делу уже не считаешь?
- Не то, Андрей Андреевич, - возразил Иван. - Если бы я навестить вас пришел, другой разговор. А я по делу! Неловко прятаться за имя.
- А чего просто навестить не пришел? Ни разу не пришел!
- Неловко. - Иван помолчал и улыбнулся старику. - А вы не приглашали!
- Верно, не приглашал. - В глазах Андрея отразилось некое беспокойство, и он прикрыл их, словно скрывая его. - Собирался я тебя пригласить. Много раз собирался! Ты - командир 'Торнадо', я - командир 'Антареса'. Мы же свои люди! Есть о чем поговорить, а?
Он остро взглянул на Ивана, теперь в его глазах вместе с беспокойством читалась и некая беспомощность.
- Много раз собирался, а почему не пригласил - не знаю. В черных глазах Дзю обозначилась лукавинка. - Тебе неловко приходить без приглашения, а может, мне неловко приглашать? Может, я ждал, что ты сам ко мне придешь? Как командир к командиру?
Лобов молчал. Он не умел говорить в таких ситуациях - любые слова казались ему мелкими, а что хуже всего, неловкими, глупыми.
- Молчун, - одобрил Дзю, - говорили мне про тебя - не верил! А ты и правда молчун. Я вот был не такой, поговорить я любил. Не в деле, конечно, когда там разговаривать? А до дела, чтобы получше с ним справиться. И после, когда все позади и можно вздохнуть, - тоже любил поговорить. Не переживай, Иван Лобов, командир 'Торнадо'! Может, я и ждал, что ты сам придешь ко мне, но не пригласил-то я тебя не по неловкости. Это бы ладно! А я забывал, понимаешь?
В глазах Андрея Дзю снова появилась беспомощность.
- Надумаю, твердо надумаю - приглашу Ивана Лобова. И забуду! А может, и не совсем забуду, но лень беспокоиться. Да и встречаться уже не больно охота с человеком, которого я дотоле никогда не видел. Кто его знает, каков он, этот человек, если даже командир 'Торнадо'? В общем, забыл - не забыл, а дело стоит. Старость, сынок!
Дзю вздохнул, беспокойство в его глазах исчезло, уступив место лукавому любопытству.
- Ты думал о старости, Иван Лобов?
- Думал.
- И что ты о ней думал?
Иван улыбнулся:
- Думал, что вряд ли я до нее доживу.
Андрей Дзю засмеялся, показывая крепкие, хотя и пожелтевшие зубы. Смеялся Дзю приятно, мягко, не хехекал и не дребезжал, как это нередко бывает у стариков.
- Я тоже так думал, сынок. Осторожно, конечно, думал, ненароком подумаю - и стоп! Говорю себе, нельзя так думать, а то ведь и правда не доживешь до старости. И вот, дожил! Улыбка сползла с лица старого космонавта, он передернул сухими плечиками. - Дожил, и сам не знаю - рад этому или нет.
В беседке повисло молчание, нарушаемое приглушенными зелеными стенами стрекотом кузнечиков и пением птиц. В нем не было ничего тягостного, каждый из собеседников думал о своем - покой слов, течение мыслей. Пауза бытия, во время которой время текло само собой и ощутить его почти невозможно. Прежде говорили - тихий ангел пролетел.
Иван еще и еще раз взвешивал про себя, в какой мере можно будет доверять информации Андрея Дзю,
