Он начал с того, что поезда в Новой Зеландии ходят ужасно медленно, и я понял, что это вступление к какому-то анекдоту. Ждать не пришлось. Он рассказал, как однажды посоветовал кондуктору снять с паровоза предохранительную решетку от коров и насадить ее сзади на хвостовой вагон поезда. 'Нам все равно ни одной коровы не перегнать, - сказал он кондуктору, - а они могут в любую минуту забраться в задний вагон и искусать пассажиров'. Я легко сбил бы его, сказав, что в Австралии нет в поездах решеток. Я еще легче сбил бы его, если бы сказал, что сочинил эту шутку, когда он был еще в младенческом возрасте. Это было очень, очень давно. Я сочинил ее для своего публичного выступления.
Что сделать с человеком, который первым стал праздновать дни рождения? Убить - слишком мало. Дни рождения хороши до поры до времени. Когда у тебя подрастают дети, эти даты подобны веселым флажкам на дороге, по которой мчишься вперед. Но вдруг ты замечаешь, что с флагштоками что-то случилось они изменили форму, превратились в путевые столбы. Теперь по ним считаешь не выигрыши, а потери. С этой поры забудь, что ты отмечал день рождения.
Если бы мне поручили сотворить бога, я наделил бы его некоторыми чертами характера и навыками, которых не хватает нынешнему (библейскому) богу.
Он не стал бы выпрашивать у человека похвал и лести и был бы достаточно великодушен, чтобы не требовать их силком. Он должен был бы себя уважать - не менее, чем всякий порядочный человек.
Он не был бы купцом, торгашом. Он не скупал бы льстивые похвалы. Он не выставлял бы на продажу земные радости и вечное блаженство в раю, не торговал бы этим товаром в обмен на молитвы. Я внушил бы ему чувство собственного достоинства, свойственное порядочным людям.
Он ценил бы лишь такую любовь к себе, которая рождается в ответ на добро, и пренебрегал бы той, которую по договоренности платят за благодеяния. Искреннее раскаяние в совершенном грехе погашало бы грех навсегда, и от человека, раскаявшегося в душе, никто бы не ждал и не требовал словесных просьб о прощении.
В его библии не было бы смертного греха. Он признал бы себя автором и изобретателем греха, а равно автором и изобретателем способов и путей к совершению греха. Он возложил бы всю тяжесть ответственности за совершаемые грехи на того, кто повинен в них, признал бы себя главным и единственным грешником.
Он не был бы завистлив и мелочен. Даже люди презирают в себе эту черту.
Он не был бы хвастуном.
Он скрывал бы, что в восторге от себя самого. Он понял бы, что хвалить себя при занимаемом им положении дурно. Он не испытывал бы мстительных чувств.
Не было бы никакого зла, кроме того, в котором мы все живем от колыбели и до могилы. Не было бы никакого рая, - и прежде всего того, который описан в библиях всех религий.
Он посвятил бы толику своей вечности на раздумье о том, почему он создал человека несчастным, когда мог ценой тех же усилий сделать счастливым. В остающееся время он пополнял бы свои сведения по астрономии.
[1896. ЛОНДОН]
Все собаки здесь носят намордники и делают вид, что им это нравится. Наверно, какая-нибудь герцогская собака вышла однажды в наморднике, потому что зубы болели или так, для потехи. Другие переняли с готовностью.
Державы (коронованные грабители) попали в славную переделку. Султан режет армян, как свиней на бойне, и Концерту держав следовало бы вмешаться, но Россия держит все карты в руках.
24 октября 1896. - Сегодня написал первую главу новой книги.
Английский железнодорожный магнат сказал: 'Мы настаиваем на своем праве обращаться с наемными служащими так, как мы находим удобным'.
В Иоганнесбурге управляющий крупной шахтой сказал: 'Мы не называем наших негров рабами, но это слово определяет их положение и, поскольку от нас зависит, будет определять и в дальнейшем'.
Юмор сновидений. - Вчера мне приснился фермер, у которого спрашивали, на какую из двух лошадей он делает ставку. Он отвечал: 'По сто фунтов стерлингов на каждую лошадь'. Тогда молодые люди, которые его спрашивали, стали смеяться; им было ясно, что он выиграет одну ставку и проиграет другую, и следовательно, мог бы вовсе не ставить. Нет, это было не так; они смеялись, увидев, что он готовится выиграть и ту и другую ставку, что им казалось нелепым; кроме того, они так смеялись, зная наверное, что он проиграет обе.
Все это казалось во сне осмысленным. Такова особенность сновидений, они могут быть вздорными и ни с чем не сообразными, но это обнаруживаешь, только когда проснешься.
Мы только эхо. Мы не имеем своих мыслей, своих суждений. Мы навозная куча разлагающихся наследственных признаков, физических и моральных.
Основные конструктивные и механические принципы, определяющие устройство муравьев, убеждают меня, что муравей толково задуман и дельно выполнен. У него шесть ног: четыре по углам и две посередине. Вообще говоря, это много, но некоторые из них - запасные; он доползает на них домой, когда другие отгрызены. Муравьи отгрызают друг другу ноги, улаживая религиозные и политические конфликты.
[СМЕРТЬ ДОЧЕРИ]
Ливи приехала в Элмайру ровно через год и на том самом поезде, на котором уехала. Сюзи стояла тогда на платформе и махала рукой; теперь она лежала в гробу в нашем ленгдонском доме.
Сюзи была близорука. Как-то, когда она была маленькой, я поднимался с ней вместе по лестнице и, обернувшись на полдороге, увидел через стеклянную дверь столовой кошку-трехцветку, свернувшуюся клубком на ярко-красной скатерти на обеденном круглом столе. Поразительное зрелище. Я сказал Сюзи: 'Взгляни!' - и был очень удивлен, что она не сумела увидеть.
В бреду она говорила многое, из чего было видно, что она гордилась своим отцом: 'Это потому, что я дочь Марка Твена!' И когда читала о том внимании, которое нам оказали в Австралии и в Индии: 'Кэти, это - моя семья!'
В те дни в Париже, когда она так быстро росла, ее речь была подобна ракете; мне казалось иногда, что я вижу, как огненная полоса взлетает выше и выше и взрывается, разлетаясь цветными искрами. И мне хотелось сказать: 'Чудесная моя девочка!'. Но я молчал, и мне горько теперь вспоминать. Я вырос в семье, где было не принято обнажать свои чувства.
Она так ликовала, когда моего 'Простофилю Вильсона' взяли на сцену. Она так интересовалась всем, что я делаю, и мне так не хватает ее, и нет охоты работать.
[1897. ЗАМЕТКИ]
Как странно, что, будучи совершенно неспособен рисовать, писать красками, я иногда зажмурив глаза, вижу перед собой какие-то лица (всегда темные, цвета дубленой кожи), изящные, миниатюрные, различаю детали. Откуда они? Это незнакомые лица, совсем чужие. Откуда они пришли? И откуда эти прелестные лица, которые я вижу во сне? Сознательным усилием я не могу представить себе ни единого человеческого лица.
Богу следовало бы переодеться в штатское платье и лично обследовать жизнь лондонских бедняков. Он был бы, наверно, тронут и сделал бы для них что-нибудь.
Он не был лжецом, но любил внушать превратные представления. Причем не разменивался на мелочи. Если бы, например, он запачкал брюки разными красками, он не стал бы лгать, но сумел бы создать впечатление, что испачкался, скатываясь с радуги.
18 марта 1897. - Снилось, будто я поймал прекрасную рыбу в четырнадцать дюймов длиной и предвкушал, какова она будет на блюде. Я был очень голоден. Потом я почувствовал тревогу и разочарование. Было воскресенье, и нести рыбу домой было нельзя: если Ливи узнает, что я удил в день субботний, она будет ужасно огорчена. Тут я решил, что могу подарить ей рыбу, и тогда она промолчит.
Если не считать этого последнего обстоятельства, сон дает совершенно правильное представление обо мне и о ней. Во сне мне казалось, впрочем, естественным, что она поступится из-за рыбы своими религиозными взглядами.
28 марта. - Твичел прислал мне большую газетную вырезку с заголовком на пять столбцов: 'Конец блестящей карьеры'. Там сообщалось, что я живу в Лондоне в нищете и что семья меня бросила. Если бы это исходило от собаки, коровы, слона или других высших животных, я преисполнился бы ярости и отвращения, но это дело рук человеческих и нужно быть снисходительным.
Лондон. 13 апреля 1897. - Сегодня окончил книгу.
18 мая 1897. - Снова окончил книгу. Дописал тридцать тысяч слов.
Меня посетил мистер Уайт, здешний корреспондент 'Нью-Йорк джорнел', и показал две телеграммы из своей нью-йоркской редакции.
Первая. 'Если Марк Твен умирает в Лондоне в нищете, шлите 500 слов'.
Вторая (более поздняя): 'Если Марк Твен умер в Лондоне в нищете, шлите 1000 слов'.
Я объяснил ему, в чем дело, и продиктовал ответную телеграмму, примерно такую: 'Джеймс Росс Клеменс, мой родственник, был серьезно болен две недели тому назад; сейчас он поправился. Слух о моей болезни возник из-за его болезни. Слух о моей смерти сильно преувеличен. Я здоров. Марк Твен'.
[1897-1899. ШВЕЙЦАРИЯ. ИТАЛИЯ. АВСТРИЯ. АНГЛИЯ]
На континенте невозможно получить приличный бифштекс; он всегда пережарен, как святой на костре.
Одна лестница, другая, широкие ступени. Странная маленькая церковь, увенчанная двумя очень высокими шпилями, заостренными как
