пренебрежительно взмахнув рукой. — Бывшая пациентка. Разумеется, в них не было ничего такого, просто, чтобы немного её утешить…
— Жена составителя биржевого бюллетеня?
— Что? Нет, я, слава богу, никогда ей ничего не писал. Это была… впрочем, неважно. Короче говоря, расходы были изрядные. А машина оказалась последней соломинкой.
— Вы что, оставили ключ в замке зажигания?
— Конечно, нет! — Доктор резко выпрямился, дабы показать, насколько он возмущён подобным предположением.
— Но ведь вы застрахованы, — мягко напомнил Келп.
— Даже в этом случае вам не удастся возместить все расходы, — возразил Осбертсон. — Приходится ездить на такси, то и дело звонить, оценка, учёт амортизации и так далее… А я человек занятой, у меня на это нет времени. И тут ещё вы приходите. А что, если вас поймают?
— Мы сделаем всё от нас зависящее, чтобы этого избежать.
— Да, но что, если это всё-таки случится? Тогда я лишусь ещё и… кстати, сколько вы хотите?
— Мы подумали и решили, что четырёх тысяч вполне хватит.
Доктор вытянул губы трубочкой. Теперь он был похож на ребёнка, у которого только что отобрали пустышку.
— Сумма немалая.
— Вернём восемь тысяч.
— Если у вас всё получится.
— Дело верняк. — Келп подмигнул. — Сами понимаете, я не могу посвятить вас во все подробности, но…
Доктор замахал руками, словно пытался отогнать рассерженную осу.
— Не надо мне ничего рассказывать! Я ничего не хочу знать! Я вовсе не желаю становиться вашим соучастником!
— Естественно, — согласился Келп. — Я прекрасно понимаю ваши чувства. Так или иначе, но мы считаем, что дело почти на сто процентов верное. Можно сказать, деньги уже в кармане.
Осбертсон задумчиво повертел в руках зелёную промокашку.
— Значит, говорите, четыре тысячи?
— Может статься, понадобится чуть больше, но вряд ли.
— Вы просите у меня всю необходимую сумму?
— Если дадите.
— Этот чёртов экономический спад… — Доктор сокрушённо покачал головой. — Пациенты перестали приходить ко мне по пустякам. В наше время, если я вижу у себя в приёмной пациента, значит, он точно болен. Да ещё фармацевтические компании взвинтили цены дальше некуда. Как будто хотят разбогатеть через неделю после открытия!
— Какая жалость, — поддакнул Келп.
— А диетическое питание? — продолжал доктор. — Та ещё проблема! Раньше я зарабатывал процентов тридцать моего дохода на одних лишь гастритах от переедания. А что сейчас? Все сели на диету. Интересно, кто-нибудь из них подумал, как врачи будут сводить концы с концами?
— Да, дела у вас неважные, это точно, — посочувствовал Келп.
— Да ещё все теперь поголовно бросают курить. Для меня болезни лёгких всю жизнь были поистине золотой жилой. Но только не сейчас. — Он снова покачал головой. — Просто не знаю, куда катится медицина. Если бы сегодня мой сын решил поступить в колледж и спросил меня, хочу ли я, чтобы он последовал по моим стопам, я бы ответил: — «Нет, сынок. Я хочу, чтобы ты стал бухгалтером или налоговым инспектором. Это профессия будущего, вот её и осваивай. А мне уже поздно». Ей-богу, так бы и сказал.
— Отличный совет, — закивал Келп.
Осбертсон тяжело вздохнул.
— Четыре тысячи.
— Да, этого вполне должно хватить.
— Ну хорошо. — Доктор кивнул и встал. — Подождите здесь. Сейчас принесу.
Он вышел из кабинета, а Келп, повернувшись к Виктору, подмигнул.
— Знаешь, всё-таки он оставил ключ в замке зажигания.
Глава 11
Сидящего в кинотеатре Дортмундера обычно можно было сравнить с огромным валуном на морском берегу — фильм шёл своим чередом, как бы накатываясь на него волна за волной, но не оказывал на него ни малейшего воздействия. Сегодняшний фильм — «Мадригал Мэрфи» — в рекламе был назван «трагифарсом» и давал зрителям возможность пережить все мыслимые эмоции, доступные человеческому мозгу. Нелепый и смешной главный герой, дети-калеки, нацисты, несчастные влюблённые — короче говоря, смотришь и не знаешь, что тебя ждёт в следующую минуту.
Дортмундер просто сидел. Рядом с ним Мэй стонала от смеха, всхлипывала, рычала от ненависти, стискивала кулаки, визжала от восторга… а Дортмундер просто сидел.
Когда они вышли из кинотеатра, часы показывали десять минут восьмого, так что у них ещё оставалось время перекусить. Они зашли в «Блимпи», и Мэй решила расщедриться на угощение. Когда они уже сидели за столиком со своими сэндвичами, она неожиданно сказала:
— Тебе не понравилось.
— Конечно, понравилось, — промычал Дортмундер, заталкивая пальцем в рот кусок хлеба с квашеной капустой.
— Ты просто там сидел.
— Говорю тебе, понравилось. — Пойти в кино предложила Мэй, и Дортмундер нехотя согласился, но большую часть времени в кинотеатре он провёл, размышляя о передвижном банке на Лонг-Айленде и о том, как его оттуда угнать.
— Тогда скажи, что тебе понравилось больше всего.
Дортмундер задумался, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из недавно виденного на экране.
— Цвет, — наконец сказал он.
— Я имела в виду — какое место в фильме?
Теперь Мэй и в самом деле начинала сердиться, а уж это было совершенно ни к чему. Поэтому Дортмундер напрягся и всё-таки кое-что вспомнил.
— Эпизод в лифте.
Режиссёр фильма додумался обвязать камеру крепким эластичным шнуром и сбросить её в ярко освещённую шахту лифта. Шнур не дал камере долететь до дна шахты и, прежде чем спокойно повиснуть, она некоторое время болталась из стороны в сторону. Весь этот эпизод, по времени занимавший сорок три секунды, был вставлен в фильм без перерыва в монтаже, и уже были известны случаи, когда в этом месте зрителей начинало тошнить en masse[13]. Все критики дружно сходились на том, что этот приём является одним из ярчайших достижений современного кинематографа.
Мэй улыбнулась.
— Точно. Отличное место, правда?
— Конечно, — согласился Дортмундер и посмотрел на часы.
— У тебя ещё есть время. Тебе ведь к восьми тридцати, так?
— Так.
— Ну, и что ты об этом думаешь?
Дортмундер пожал плечами.
— В принципе, это возможно. Разумеется, затея совершенно бредовая, но… — Не давая Мэй вернуться к обсуждению фильма и задать ему ещё какие-нибудь коварные вопросы, он поспешно добавил: — Впрочем, ещё предстоит решить кучу проблем. Но не исключено, что мы нашли «медвежатника».
— Это здорово.
— Хотя мы по-прежнему не знаем, где спрятать трейлер.
— Найдёте.
— Вообще-то он довольно большой.
