скорее опечалит и огорчит, нежели обрадует его.
Да и способен ли Григорий на полноценное сближение? Он слаб, все процессы в его организме протекают замедленно и вяло. Сможет ли он сейчас овладеть ею? Сьюзан не решалась задать этот вопрос ему и чувствовала неловкость даже в те мгновения, когда ловила себя на том, что задается им сама.
Она уже успела забыть об антиядерной демонстрации. Они катались без всякой цели, колесили по круговому маршруту сквозь дождь падающих листьев и в конце концов выехали на другую дорогу, которая тоже вела к больнице. Когда машина взобралась на низкий взгорок, поросший желтеющими березами, буками, вязами и темно-зелеными соснами, перед молодыми людьми, будто кадр из фильма, предстала эта плотно сбитая массовка. В каком-то смысле она и впрямь являла собой эпизод из кинокартины, поскольку, все демонстрации режиссируются загодя, на случай, если их будут снимать для телевидения. Внизу, как обычно, кипели от ярости члены извечного триумвирата – демонстранты, полицейские и телевизионщики, как бы заключенные в невидимый котел. А в дюйме от края поля зрения камеры царил пасторальный покой.
– Думаю, я сумею проехать, – сказала Сьюзан, крепче сжимая баранку и притормаживая на спуске.
Вдоль левой обочины тянулась высокая ограда из цепей, увенчанная поверху режущей проволокой – современной и менее безобразной разновидностью «колючки». Лес за оградой был еще пышнее, поскольку энергетическая компания распорядилась насадить тут деревьев – главным образом сосен, – чтобы укрыть от глаз примостившуюся средь холмов станцию. Только подъездная дорожка, ворота под напряжением, охранник да едва заметная вывеска – вот и все признаки ее присутствия здесь.
В большинстве своем демонстранты толпились у ворот станции, но запрудили и дорогу тоже, образовав неровный овальный гурт; они размахивали лозунгами, скандировали, а местные полицейские и охрана станции пытались навести порядок и сдержать натиск. Телевизионщики рыскали туда-сюда, будто акулы вокруг тонущего судна. В толпе то и дело вспыхивали потасовки, привлекавшие все новых зрителей и участников, но быстро выдыхавшиеся, поскольку обеим сторонам было выгодно избегать столкновений и не позволять взаимной враждебности превышать некий заранее установленный уровень. Ни одна из сторон не хотела бы предстать в неблагоприятном свете перед Вашингтоном, Олбани и Уолл-стрит, где на самом деле и принимались все решения.
Справа от дороги местность была менее ухоженная – кусты, подлесок, бурелом, мертвые деревья, засохшие ветки. Для пущей надежности энергетическая компания купила и эти угодья, но не потрудилась облагородить их. Обочина напротив ворот станции была шире; на ней рос бурьян и виднелся неглубокий кювет. Сьюзан прикинула и решила, что сможет съехать с асфальта и миновать демонстрантов, не увязнув в толпе. Иначе придется делать крюк в пятнадцать миль, а Григорий уже совсем умаялся.
Да, надо попытаться.
Вблизи демонстрация и выглядела, и звучала омерзительно. Физиономии участников были искажены праведным гневом и иными пылкими страстями. На каменных ликах легавых и охранников читалась еле сдерживаемая животная ярость. А лица телевизионщиков сияли девственной, умиротворенной, порочной красотой Дориана Грея. Стекла машины были подняты, но Сьюзан отчетливо слышала кровожадные нотки, сквозившие в истошных голосах. Казалось, первобытное племя заводит себя, готовясь напасть на соседнюю деревню. Хлопая глазами, Сьюзан сбавила ход и потихоньку начала забирать вправо, к кювету; машина закачалась на неровной земле. Григорий смотрел в лобовое стекло.
– Они совершенно правы, – вдруг сказал он не своим голосом, полным горечи, гнева и сознания пережитого крушения.
Машина уже почти миновала толпу, когда насилие вспыхнуло снова. Слева от них и чуть впереди словно лопнула какая-то оболочка, не выдержавшая давления, страсти перехлестнули через край, будто кипящая лава. Замелькали полицейские дубинки, ряды демонстрантов дрогнули и заколыхались, и оператор телевидения, ищущий выигрышный ракурс, попятился назад. Сьюзан была вынуждена остановиться, потому что он преградил ей путь.
Она поостереглась давить на клаксон: это могло привлечь внимание кого-либо из участников действа, а Сьюзан и так испытывала все более острый страх. Вдруг из груды тел выкатились мужчина и женщина. Они поддерживали друг друга, точнее, мужчина поддерживал женщину, обхватив рукой за талию. Голова женщины была прижата к его плечу. Мужчина огляделся, увидел машину и умоляюще вскинул свободную руку.
«Бен! – подумала Сьюзан. – Он-то что здесь делает?»
Но, разумеется, это был вовсе не Бен Марголин, которого Сьюзан не видела со студенческих лет и которого безумно любила весь первый семестр (прихватив и начало второго). Она обозналась, но все равно прониклась расположением к этому человеку, а посему кивнула, когда их взгляды встретились, и поманила парочку к машине. Сьюзан видела на лбу женщины короткий рваный косой порез, из верхнего конца которого текла струйка темной крови, похожая на росчерк автора рисунка на стене.
Телеоператор придвинулся поближе к месту побоища и убрался с дороги. Человек, оказавшийся вовсе не Беном Марголином, открыл заднюю дверцу машины, помог женщине сесть и ввалился в салон следом за ней. Сьюзан тотчас взяла с места, резко надавив на педаль. Колеса завертелись с пробуксовкой, потом обрели сцепление, и машина рванулась вперед.
Григорий достал из «бардачка» стопку салфеток, извернулся на сиденье и протянул ее женщине. Та оторопело уставилась на него, потом судорожно улыбнулась и вытащила из пачки две салфетки. Женщине было лет тридцать – темноволосая, экзотически прекрасная. И в теле.
Ее спутник на поверку оказался вовсе не похожим на Бена, разве что был так же высок, белокур и широк в кости. Но лицо было совсем другое: более открытое, приветливое и дружелюбно-веселое (Бен-то был мыслителем, измученным тяжкими думами).
– Спасибо, что помогли выбраться, – произнес мужчина, обращаясь к Сьюзан. – Похоже, здесь дойдет до больших неприятностей.
– Уже дошло, – ответила Сьюзан. Миновав последнего демонстранта и вновь выехав на шоссе, она наконец смогла посмотреть в зеркало заднего обзора. Женщина промокала салфеткой рассеченный лоб.
– Будет еще хуже, – предрек мужчина. – И намного. Я знаю, навидался на своем веку.
– Выходит, вы большой любитель демонстраций? – Сьюзан не удалось вытравить из голоса ледяные нотки. Ей было безразлично, на чьей стороне правда. Одно она знала наверняка: если люди превращаются в безобразных злобных тварей и прибегают к насилию, то они уже неправы, и не важно, за какое благородное дело они ведут борьбу.
– Я часто их вижу, – объяснил мужчина. – Я работаю в Колумбийском университете, изучаю обществоведение. Сюда я тоже приехал как наблюдатель, а потом какой-то демонстрант ударил эту женщину щитом с лозунгом…
– Не нарочно, – вставила женщина. Она говорила с каким-то грубоватым акцентом, который, однако, не резал слух.
Мужчина добродушно и успокаивающе улыбнулся ей.
– Я знаю, – ответил он. – Травму вы получили от товарища по команде, но травма есть травма. В любом случае пора было сматываться оттуда. – Перехватив взгляд Сьюзан, в зеркале заднего обзора, мужчина улыбнулся и ей тоже. – Какая удача, что вы ехали мимо. Я хочу сказать, какая удача для нас.
– Всегда рада помочь, – заверила его Сьюзан. Что-то в этом мужчине привлекало ее, но что-то (возможно, то же самое что-то?) будило в душе смутные опасения.
Белокурый пассажир подался вперед, положив руку на спинку ее сиденья.
– Меня зовут Энди Харбинджер, – представился он.
– Сьюзан Кэрриган. А это – Григорий Басманов. – Она уже научилась правильно произносить фамилию Григория.
Мужчины обменялись приветствиями, после чего все устремили взоры на женщину. Та перестала промокать лоб, подняла глаза и сказала:
– Ах да, извините. Мария-Елена Остон.
Ее голос звучал устало, даже грустно.
17
Плохо. Все было плохо. Ничего не получалось. В том месте, куда пришелся удар, билась боль.
