Рассказы. Эссе

вас заверить: помеха готова самоустраниться, притом с радостью.

– Ваши новые друзья вызывают у Шрайбера опасения, главным образом вот почему: он считает, что у них агрессивные инстинкты.

– Ах, вон оно что, – сказала Хорн. – Но ведь он ни разу в жизни их не видел, а мне кажется, судить о людях столь разных, да к тому же ни разу не пообщавшись ни с кем из них лично – значит чертовски много брать на себя. Правда, я понятия не имею, какими россказнями о моих друзьях вы потчевали дока Шрайбера.

– Да нет же, нет, я ему почти ничего…

– Тогда откуда он вообще о них узнал? Он что, ясновидящий, что ли?

– Когда подвергаешься глубинному анализу, – важно проговорила Элфинстоун, – нельзя ничего утаивать от врача.

– Но ведь то, что вы, по вашим словам, не считаете возможным от него утаивать – вовсе не обязательно правда, так? У, дерьмачество, значит, все это просто болтовня – эти ваши разговоры, будто вы понимаете, как для меня важно иметь свою небольшую компанию, раз уж ваша со мною знаться не желает.

– Нет у меня никакой компании, – печально отозвалась Элфинстоун. – Просто несколько однокурсниц из колледжа Сары Лоуренс, с которыми я вынуждена раз в месяц обедать вместе и изредка принимать их здесь – бридж и ужин а-ля фуршет; кстати, в таких случаях я всегда приглашаю вас, да что там, чуть ли не силой тащу, но вы упорно отказываетесь, всего один раз и пришли.

– Вот как, – подхватила Хорн. – А на днях вы говорили, что каждой из нас надо иметь свою небольшую компанию, и ничего тут, мол, нет дурного: наоборот, это благотворно повлияет на нас обеих – в смысле психологическом. Вы говорили – если дадите себе труд припомнить собственные слова,– что каждой из нас надо иметь свой узкий круг знакомых, и тогда мы сможем лучше ладить друг с другом; ну, а коль скоро моя компания настроена к вам враждебно, мне остается только сказать вам…

– Да, что же именно?

– Что это вы не пожелала общаться с моими друзьями, и в тот единственный раз, когда вы почтили их своим присутствием, в тот единственный вечер, когда вы снизошли до встречи с ними, а не удрали на какое-то скучнейшее сборище выпускниц колледжа Сары Лоуренс, вы то и дело ощетинивались, как еж.

Опять наступило молчание. Обе негромко откашливались, маленькими глотками пили кофе и не смотрели друг на друга; горячий воздух между ними так и вибрировал. Даже попугай, по-видимому, ощутил, что атмосфера в доме сгустилась: сидя в своем летнем дворце, он тихонечко клекотал и мелодично посвистывал, словно стремясь успокоить расстроенных женщин.

– Так вы утверждаете, что у меня влечение к смерти, – прервала молчание Хорн. – Право же, дорогая, обвинение не по адресу. Я-то как раз стремлюсь к жизни, стараюсь расширять и обогащать связи с внешним миром, а вот вы полностью фиксированы на медленном угасании вашей матери, вы словно завидуете ей. Мои друзья, «хиппи из Гринич-Вилледжа», как вы их окрестили, внушают вам ненависть – а все потому, что они богаты духовно, по-настоящему живы, жаждут жизни, жизненные силы в них так и бурлят – и тут, и вот тут, и вот тут. (При этих последних словах она коснулась рукой сперва лба, потом сердца, потом живота.)

– И что же, все эти многообразные жизненные силы будут снова бурлить нынче вечером у нас в квартире, а, Хорн?

– Да уж, здесь, думаю, будет повеселей, чем в доме у вашей мамули; и то сказать, нуднее, чем в «Тенистой поляне», бывает только на сборищах этих ваших сокурсниц по колледжу Сары Лоуренс. Элфинстоун, а что, если вам в этот раз не поехать на субботу и воскресенье к матери? Посидели бы с нами, в нашей маленькой компании – но только приходите не в таком настроении, как прошлый раз; нет, будьте милой, естественной, приветливой, не надо этой враждебности, подозрительности, и тогда – я уверена – они поймут вас немного лучше, да и вы поймете, почему мне доставляет такую радость общение с людьми, у которых есть своя особая духовная жизнь и…

– Вы хотите сказать, что выпускницы нашего колледжа сплошь слабоумные?

– Да я вовсе не о выпускницах вашего колледжа. Что они мне и что я им? Но, на мой взгляд, – тут голос ее зазвенел, – на мой взгляд, просто смехотворно, когда люди делают культ из того, что учились в дерьмовом сверхреспектабельном заведении для снобов, разводят вокруг этого какую-то вонючую мистику.

– Так вот, Хорн, если хотите знать, кое-кого из дам коробит от вашей лаллокропии.

– Моей чего?

– Лаллокропии, это такой термин в психиатрии – тяга к сквернословию, даже в самых неподходящих обстоятельствах.

– У, дерьмо, если этих дамочек коробит…

Фраза осталась неоконченной: Хорн вскочила так стремительно, что немного кофе из ее чашки пролилось на кремовый атлас диванчика.

Увидев это, Хорн дико вскрикнула, давая выход раздражению и досаде, копившимся в ней по самым разнообразным причинам все это тягостное утро, и криком ее словно выбросило из комнаты. Пулей ворвалась она в кухню, схватила посудное полотенце, намочила под краном; потом кинулась назад в гостиную и стала оттирать кофейное пятно с элегантного диванчика.

– Ах, вон оно что, – проговорила Элфинстоун, и в голосе ее была даже не злоба, а огорчение. – Теперь я понимаю, почему диванчик испорчен. Значит, вы трете мокрым полотенцем атласную обивку – а она сделана из подвенечного платья моей бабушки, – трете всякий раз, как чем-нибудь обольете диванчик, а обливать его вы умудряетесь на удивление часто, и все из враждебности к…

– Ну да, сперва мокрым полотенцем, – ответила Хорн, расслышав лишь первые слова этого скорбного обличения. – А потом я, конечно, оттираю его пятновыводителем «Чудо».

– Что ото еще за «Чудо?»

– «Чудо» – это… Ну… пятновыводитель, – прерывисто ответила Хорн – она никак не могла выровнять