планшир, спросил командир «Гибралтара» своего старшего артиллериста, – вы можете объяснить мне, что происходит? – Вопрос был задан после того, как идущий полным ходом и непрерывно стреляющий из всех пушек крейсер содрогнулся от взорвавшегося прямо в адмиральском салоне снаряда. Салон занимал большую часть юта, с выходом на кормовой балкон. Ниже его размещалось отделение резервных электрогенераторов и рулевых машин.
– Боюсь, что нет, сэр. Я уже сказал – неприятельский крейсер вооружен орудиями, о которых мы пока не знаем…
– Какой позор! В мире появилось новое страшное оружие, а британский флот об этом не знает! Зачем мне такой артиллерист? – спросил коммодор, подпрыгнув на мостике от очередного удара снаряда в корму.
– А зачем мне такой командир, который вступает в бой, не зная, с кем, и не понимает, как из него теперь выбраться? – столь же спокойно ответил артиллерист, с некоторым извращенным удовольствием наблюдая, как чужой крейсер под ничего не означающим трансваальским флагом режет крутую встречную волну, каждые полминуты взблескивая четкими залпами. Что эти залпы направлялись в него – ничего, по большому счету, не меняло. Все равно красиво. Хотел бы он сейчас поменяться местами с артиллеристом этого «скаута».
С командиром у них были давние неприязненные отношения, и сказать ему наконец правду перед близкой и очень возможной смертью было приятно. Рванет снаряд на мостике – и все! Дискуссию продолжим там, куда положено попасть по заслугам своим.
– Да вы только посмотрите, Саймон, – словно не заметив грубого выпада подчиненного, вскрикнул теряющий хладнокровие и выдержку командир, указывая рукой с биноклем на «Эклипс». Трансваальский крейсер на какое-то время перенес на него мощь своего огня. Десять или пятнадцать снарядов разорвались в корме и под кормой корабля. У него были целы надстройки, трубы, артиллерия, не осталось только рулей и винтов. Громадную железную коробку идущие от берегов Антарктики валы начали болтать совершенно произвольным образом. «Это» перестало быть военным кораблем, превратилось в несамоходную баржу, оторвавшуюся от буксира.
– Боюсь, сэр, нас ждет то же самое… – обретя на короткий миг дар предвиденья, сказал артиллерист. – Последний шанс – немедленно выходите из боя! Поворот на шестнадцать румбов…
Остальные офицеры на мостике не рисковали вмешиваться в спор начальников, имевших нарукавных нашивок больше, чем у присутствующих, включая старшего помощника. Но многие сочувствовали артиллеристу.
Башенные и казематные орудия «Гибралтара» стреляли со всей возможной скоростью, подняв стволы на предельный угол возвышения. И все равно не доставали до цели. Хуже того, на мостик поступили сообщения, что у трех шестидюймовых пушек правого борта посыпались зубья подъемных механизмов и они полностью вышли из строя.
– Да какая разница, – устало ответил старший артиллерист и выбросил свой бинокль за борт. Этакий джентльменский жест.
– Простите, сэр, – обратился к нему вахтенный штурман, вдруг вообразивший, что в предстоящей ситуации лучше держаться этого офицера, а не командира, – вы заметили, что все вражеские снаряды ложатся исключительно по корме?
– Возьмите сигарету, лейтенант, – достал из кармана портсигар коммандер. – Конечно, заметил. Этого быть не может по любой теории, но это есть. На сто кабельтов снаряды летят, как придется, а здесь – словно в тире…
В подтверждение его слов «Гибралтар» сотрясли пять или шесть мощных взрывов, перекрывших грохот его пушек. Крейсер сильно подбросило с кормы на нос, и тут же раздался душераздирающий вой бьющего через гудок и предохранительные клапаны пара.
– Машина, что у вас? – бешено заорал в переговорную трубу командир.
– Похоже, оторваны винты, сэр, – донесся искаженный вибрацией голос механика. – Машины пошли вразнос, травим пар, сэр…
– Вот и приплыли, – устало сказал коммодор и вытащил из нагрудного кармана кителя припасенную совсем на другой случай сигару. – Что же это за дьявол?
Он, конечно, имел в виду «Изумруд», завершающий циркуляцию вокруг отряда и уже перешедший на левый крамбол «Гибралтара», приблизившись кабельтов на семьдесят. С этой позиции он мог расстрелять крейсер спокойно, как на траншейном стенде тарелочки.
Но пушки его вдруг замолчали.
С переднего мостика «скаута» заморгал фонарь Ратьера.
– Что еще? – вскинулся коммодор. – Предлагают сдаться? Ни за что! Лучше все тут утонем…
– Гораздо хуже, сэр, – ответил артиллерист, продолжая испытывать наслаждение от того, как унижен его начальник. – Они пишут: «Счастливого плаванья!»
«Изумруд» отрепетовал флагами тот же сигнал, переложил руль на норд и, набирая скорость, пошел догонять успевший затеряться за горизонтом «Ватергюсс».
А британцы остались. В бессмысленном, унизительном и не таком уж безопасном положении. У обоих крейсеров были начисто снесены рули, винты, в кормовые отсеки через пробоины и разошедшиеся швы корпуса обильно поступала вода. Справиться с ней не трудно, экипажи достаточно подготовлены, и все необходимые средства имеются. Потери среди личного состава незначительны – десяток раненых и нескольких убитых.
Но что делать без хода, в нескольких сотнях миль от берега, при отсутствии радиосвязи? Болтаться в океане, ожидая очередного шторма, которому что крейсер, что весельная шлюпка? Или начинать из имеющегося брезента и матросских одеял ладить паруса, способные дать какой-то ход громадине в семь тысяч тонн?
Хорошо позабавился старший лейтенант Владимир Белли, правнук офицера, который привел в восторг самого императора Павла Первого. «Ну, Белли, ты меня удивил, так и я тебя удивлю», – заявил экспансивный царь, возлагая на шею капитан-лейтенанта орден Андрея Первозванного, положенного только генералам и коронованным особам.
Глава тринадцатая
К началу войны британские вооруженные силы значительно уступали бурам численно. В Южной Африке находилась примерно половина запланированного к развертыванию контингента – 24 тысячи солдат и офицеров. В ближайшие недели намечалось прибытие мобилизуемых в Англии 52 тысяч человек при 114 орудиях, сведенных в 28 пехотных батальонов, восемь полков кавалерии, 19 батарей и различные вспомогательные части, инженерные, обозные, санитарные и т. п. В дальнейшем из Метрополии и колоний планировалось переправить еще около 100 тысяч человек. Но это все в перспективе, пока же буры имели почти двойной численный перевес, и англичане могли полагаться только на организованность и тактическое превосходство регулярных войск над добровольческими формированиями неприятеля.
Оказалось, что это – очередная ошибка. Слишком уж гордые бритты верили в свои непревзойденные боевые и нравственные качества, избаловавшись легкими победами над вооруженными копьями индусами, суданцами и кафрами. Почти годовой штурм Севастополя, где им пришлось сражаться против русской армии, отвратительно руководимой и многократно хуже вооруженной, их отчего-то не заставил слегка задуматься. Хотя понимающие люди писали по горячим следам: «Несмотря на то что английские войска, вооруженные нарезными ружьями, наносили огромный урон русским, они не смогли остановить стремительные атаки даже отдельных частей. Не было ни одного русского полка, который бы под убийственным огнем не вышел на дистанцию штыкового боя. В Инкерманской битве для нас нет ничего радостного. Мы ни на шаг не продвинулись к Севастополю, а между тем потерпели страшный урон».
И сокрушительный разгром под Петропавловском, заставивший застрелиться от позора командующего соединенной англо-французской эскадрой адмирала Прайса, тоже не пошел впрок. Имея шесть линкоров и фрегатов против одной русской «Авроры», несколько тысяч морских пехотинцев против тысячи солдат инвалидной команды и ополченцев, союзники потеряли только убитыми более пятисот человек. Эскадра позорно бежала, закопав труп своего командующего у подножья безымянной сопки.
«Общественное мнение Англии и Франции расценило поражение как оскорбление и требует немедленного реванша…» – писала лондонская «Таймс» в сентябре 1854 года.
